— Крепко они меня обидели,— сказал он.
— А Беге мальчишку обижает,— добавила Магда.— Ходила я его просить, а он меня же обругал. Ох, беда, теперь немцы у нас в Гнетове всем заправляют. Никого и не боятся.
— И верно, они всех сильнее,— печально проговорил Бартек.
— Я простая баба, но скажу тебе: всех сильнее бог.
— Он наше прибежище,— добавил Бартек.
С минуту оба молчали. Потом Бартек снова спросил:
— Ну, а что Юст?
— Если бог пошлет урожай, как-нибудь с ним расплатимся. Может, пан поможет, хотя он и сам кругом должен немцам. Еще до войны говорили, что придется ему продать Гнетово. Вот разве на богатой женится...
— А скоро он вернется?
— Кто его знает! В усадьбе говорят, что скоро с женой приедет. Уж немцы его прижмут, как воротится. И везде эти немцы!
Так и лезут со всех сторон, как клопы! Куда ни повернись — в городе ли, в деревне ли,— везде немцы... Верно, за грехи наши. А помощи — ниоткуда.
— Может, ты что придумаешь? Ты баба умная.
— Что я придумаю, ну что? Разве я по доброй воле взяла у Юста деньги? По правде сказать, так и хатенка наша, и земля — все теперь его. Юст хоть лучше других немцев, а и он своего не упустит. Не даст он мне отсрочки, как и другим не давал. Будто я такая дура, не понимаю, зачем он мне деньги сует! Да что делать, что делать,— говорила она, ломая руки. — Придумывай ты, коли умен. Французов-то ты умел бить, а вот что станешь делать, когда крыши у тебя над головой не будет, хлеба куска не станет?
Герой Гравелотта схватился за голову.
— Господи Иисусе!
У Магды было доброе сердце, ее тронуло горе Бартека, она прибавила:
— Молчи, родной, молчи! Да не трогай ты головы — рана-то еще не зажила. Только бы бог урожай дал! А рожь такая поднялась, что хоть целуй землю, и пшеница тоже. Земля-то не немец — не обидит. Хоть из-за твоей войны плохо земля вспахана, а растет все так, что душа радуется.
Магда улыбнулась сквозь слезы.
— Земля-то не немец... — повторила она еще раз.
— Магда,— сказал Бартек, уставясь на нее своими выпученными глазами. — Магда!
— Ну, что?
— А ведь ты... такая...
Бартек чувствовал к ней великую благодарность, но не умел ее выразить.
Магда в самом деле стоила десятка других баб. Она иной раз круто обходилась со своим Бартеком, но была к нему искренне привязана. В минуты гнева, как, например, тогда в корчме, она и при людях называла его глупым, но тем не менее хотела, чтобы люди о нем думали иначе. «Мой Бартек только прикидывается глупым, а он хитрый»,— говаривала она. А Бартек был так же хитер, как его лошадь, и без Магды никак бы ие мог управиться с хозяйством, да и вообще ни с чем. Теперь, когда все свалилось на ее бедную голову, она принялась суетиться, хлопотать, бегать куда-то, просить — и наконец добилась-таки помощи. Через неделю после посещения мужа в тюремной больнице она опять к нему прибежала, запыхавшаяся, сияющая, счастливая.
— Как живешь, Бартек, колбасник ты этакий? — радостно закричала она. — Знаешь, пан приехал! Женился он, молодая пани как есть ягодка. И взял же он за нею всякого добра, ой-ой!..
Действительно, гнетовский помещик женился и приехал с молодой женою и в самом деле взял за нею немало «всякого добра».
— Ну, так что с того? — спросил Бартек.
— Молчи, глупый! — ответила Магда. — Ох, и запыхалась же я!.. О господи!.. Пришла это я поклониться пани, смотрю: выходит она ко мне, будто королева, а сама молоденькая, как весенний цветик, и собой хороша, словно зорька... Вот жара-то!.. Не продохнешь...
Магда подняла фартук и стала утирать им мокрое от пота лицо. Через минуту она опять заговорила прерывающимся голосом:
— А платье-то на ней лазоревое, как василек. Повалилась я ей в ноги, а она мне ручку дала... Поцеловала я... А ручки-то у нее пахучие и маленькие, как у ребенка... Ну в точности как святая на иконе, н добрая, и беду людскую понимает. Стала тут я просить ее помочь... Дай ей бог доброго здоровья!.. А она говорит: «Что в моих силах, говорит, все сделаю». А голосок у нее такой, что как скажет слово, так у тебя на душе просветлеет. Стала я ей рассказывать, какой у нас в Гнетове народ несчастливый, а она отвечает: «Эх, не в одном только Гнетове». Тут уж я разревелась. И она тоже... Как раз пан вошел, увидал, что она плачет, и давай ее целовать — и в губы-то, и в глаза. Господа не такие, как вы! Вот она и говорит: «Сделай для этой женщины, что сможешь!» А он отвечает: «Все на свете, чего захочешь!» Спаси ее матерь божья, ягодку мою золотую! Пошли ей деток да здоровья! А пан тут и говорит: «Сильно вы виноваты, отдались немцу в руки, но я, говорит, вас выручу и дам денег для Юста».