Джанали-муаллим лежал на кровати и думал. И в то же время мысль его витала вдоль бузбулакских арыков. И в то же время на кухне варилась курица, которую он купил утром на базаре. Тонкие, едва различимые тени ветвей стоящего перед его окном тополя лежали на противоположной стене комнаты. И красноватые жаркие отсветы солнца тоже лежали на стене.
А какой свет (боже, какой свет!) привиделся ему сегодня во сне?.. Утро… Солнце… Комната, пронизанная солнцем; оно лишь сейчас выглянуло из-за зеленых гор и, отразив в своем сверкающем зеркале весть о том, как чист и прекрасен мир, только что принесенную из далеких, но абсолютно надежных мест, ликуя, сообщает ее всему миру. На окнах комнаты легкие белые занавески. Стол покрыт белой скатертью, за столом дети в белых рубашечках: сын и дочка Джанали-муаллима. В том сне и жена его тоже была одета в белое, и лицо ее лучилось светом, похожим на свет того удивительного солнца…
Джанали-муаллим ощутил вдруг, что тот жар, то неугасимое пламя вновь начинает жечь его изнутри, и, видимо, именно поэтому и не смог додуматься, по какой причине в Баку было раньше несравненно более жарко.
Он решил не думать пока, вообще ни о чем не думать, — просто полежать, целиком отдаваясь блаженному ощущению, возникшему от чудесного сна, и, видимо, именно оно, это блаженное ощущение, немного погодя перенесло его совсем в другой мир, потому что кроме курицы, варившейся в кухне, солнечного света, смешавшегося с тенями листьев, и чудесного сна (сон этот снился ему часто — еще со студенческих лет) и феттаховой машины, на свете жила еще сказка. Сказку ему рассказывала когда-то его мать Махрух (странная это была сказка). И так случалось, что в то очень жаркое время (студенчество, аспирантура, почасовая работа) Джанали-муаллим ни разу не вспомнил ее. Но услышанная в детстве, сказка вдруг вновь явилась ему однажды (уже здесь, в собственной квартире) и с того времени все крутилась и крутилась в голове, не давая покоя… Джанали-муаллим пытался вспомнить ее целиком, но у него ничего не получалось; от всей сказки в голове удержались лишь две фразы, и он весьма туманно представлял себе общее ее содержание. Он не раз пытался рассеять этот туман и целиком восстановить в памяти сказку. Ему даже приходило в голову пойти в библиотеку, взять все изданные сборники сказок и посмотреть, есть ли такая. Джанали-муаллим неоднократно выходил с этой целью из дома, но каждый раз так и не попадал в библиотеку (видимо, она порядком осточертела ему за годы аспирантуры). Кроме того, кто знает, может быть, Джанали-муаллим даже боялся обнаружить эту сказку в одном из сборников; боялся, что отпечатанная типографским способом, сказка вдруг утеряет свою чистоту, и целомудрие. (Надо полагать, Джанали-муаллим имел некоторое представление о славных делах, творимых печатными машинами в благодатном воздухе типографий). И, наконец, весьма сомнительно, так ли уж он старался разрушить этот туман и представить себе сказку во всей ее ясности, потому что вряд ли получил бы от этого истинное удовольствие — мир, родившийся перед его глазами, когда ему впервые рассказали сказку, еще существовал, еще жил в нем. Все в этом мире ласкало глаз и радовало сердце: и яркость звезд, и напоенный ароматом воздух. И стоило Джанали-муаллиму вспомнить о сказке, прекрасный мир ее вновь возникал перед ним, в голове у него все путалось, тщетно пытаясь вспомнить сказку целиком, он без конца повторял две запавшие в память фразы: