Наверное, было бы лучше, если б я не провел эти десять дней в деревне… Или еще лучше — никогда не уезжал бы в город… Говоря по правде, я и не собирался, у меня и мысли не было, хотя кончил я с золотой медалью. Это все дядя Мюрид, сторож на колхозном току. «Уезжай сынок! И смотри, не возвращайся обратно… Плохи наши дела. Разворовывают колхоз… Где с тока зерно воруют, сто лет урожаю не быть!» Дядя Мюрид разбередил мне всю душу, и как раз в ту же ночь один из колхозных управителей вывез с тока два мешка пшеницы.
В то лето я вставал спозаранок, когда еще не погасли звезды, завертывал в платок что-нибудь из еды и шел на работу. Наутро, после того, как Мюрид-киши сказал мне эти слова, я тоже встал спозаранок — в небе еще не погасли звезды — и, как всегда, взяв с собой немножко еды, ушел из дома; но отправился не к дяде Мюриду, а к Зиянет Шекерек-кызы — подписывать аттестат. В то лето наша Зиянет, которой уже перевалило за сорок, вышла наконец замуж за учителя из соседней деревни. Когда нам выдавали аттестаты, она уже переехала к мужу, и хотя для того, чтоб подписать их, Зиянет Шекерек-кызы дважды приезжала в школу, я, занятый на току, не сумел дать ей аттестат на подпись. Времени оставалось всего ничего — кончался июль. Чтобы успеть до начала экзаменов, мне нужно было срочно отправить документы в университет, именно в университет, потому что институтов в Баку много, а университет один.
Когда я дошел до деревни, солнце светило вовсю, а мне необходимо было застать Зиянет Шекерек-кызы дома, получить ее подпись и идти обратно. И как назло, перед самым моим приходом Зиянет Шекерек-кызы уехала в район, чтобы возвратиться под вечер. Оставалось ждать.
Я наведался в клуб, сходил в чайхану, в парикмахерскую, в лавку, но на все это ушло не более часа. Тогда я спустился к речке, сел, развернул узелок с едой и поел. И долго еще, часов пять, сидел там, любуясь речкой. Речка эта была намного быстрей, стремительней нашей, и в ней водилась рыба; мелкие-мелкие рыбешки порхали в прозрачной воде, наслаждаясь легкостью своих движений. Никогда еще не видал я такого «рыбьего праздника», может быть, поэтому позднее, бродя по деревенским улицам, в ожидании Зиянет Шекерек-кызы, я без конца бормотал: «Рыба в речке идет стороной… Рыба в речке идет стороной…». Вероятно, слова эти, придуманные когда-то большим бездельником, застряли у меня в мозгу, и из-за этого я чуть не поссорился с Зиянет Шекерек-кызы.
— Когда ты пришел? — спросила она.
— Утром.
— Угу. Ну, что нового?
— Рыба в речке…
— Что? Что? — Она подскочила, словно ее ткнули шилом.
— Я говорю, тут рыбки в реке красивые…
— Рыбки?.. Да, красивые. Значит, с утра ждешь, чтоб подписать аттестат? А чего ж сам не подписал?
— Там должна быть подпись директора.
— Должна. А тут вот несколько молодцов сами подпись поставили. Думаешь, поступят куда-нибудь? На пушечный выстрел не подпущу к институту!
Я достал из кармана аттестат: сложенный вчетверо, он лежал там, аккуратно завернутый в газету.
— Это что такое? Я такой аттестат не подпишу!
— Почему? — у меня оборвалось сердце — от этой Зиянет-Шекерек-кызы можно было ожидать чего угодно.
— Во что ты его превратил? Это же аттестат зрелости! Ты что — жевал его?!
— Извините, не подумал… — сказал я, чтоб подольститься. Зиянет Шекерек-кызы любила такие слова.
— «Извините, не подумал!» Как это не подумал? Аттестат с отличием, по всем предметам пятерки. Без экзаменов в институт поступишь. Да, попортил же ты мне крови, отличник! То и дело какие-нибудь выходки. Ты, конечно, способный парень, говорить нечего. Но медаль я тебе все-таки не дала бы. Знаешь, почему дала? Потому что, если б не ты, ее получила бы дочка этого идиота — заведующего учебной частью!.. Подписала. Езжай, учись. Только знай…