— Ну конечно, доказать я вам не могу. Но так все и было.
Случай этот произошел с сослуживцем Тугунина, Жорой Гамхуашвили, и то было неизвестно, не выдумал ли половину всего этого Жора сам.
— Нет, так и было, — повторил Тугунин, снова отхлебывая из бокала.
— А мне не придется с такими темпами, — Юля кивнула на его бокал, — тащить вас потом на себе?
Она сидела, чуть развернувшись в его сторону, правая ее рука лежала на столе, он накрыл ее своей, она вздрогнула — и не отняла.
— Исключено, — сказал Тугунин. — Это я вас на руках понесу.
Рука ее под его рукой снова вздрогнула, сделала слабую попытку освободиться, и Тугунин прижал ее к столу. Юля не смотрела на него, взглянула — и тут же отвела глаза. И опять, как утром у автобуса, словно что-то поднялось у Тугунина из живота от этого ее взгляда, стиснуло в ложечке, в гортани, прокатилось по нёбу. «Ч-черт!..» — опять, как утром, подумалось ему с каким-то внезапным ознобным дрожаньем.
— Пустите… Сергей… — не глядя на него, с просительной стесненной улыбкой проговорила Юля.
Тугунин отпустил ее руку, она взяла ее на колени, и по-прежнему она не глядела на него. Что-то произошло — ни одно слово не выходило у Тугунина из горла.
Он допил вино в бокале и поставил его на стол.
Музыканты, опробывавшие инструменты, на мгновение смолкли и заиграли.
— Пойдемте танцевать, — рвущимся голосом сказал Тугунин.
На площадке перед эстрадой не было никого. Тугунин взял ее за талию и другой рукой за плечо — она не противилась. Полумрак в зале, упрятанные за темными выгородками столы рождали ощущение уединенности, освобождая от обычных в танцевальном одиночестве напряжения и скованности.
Тугунин нагнулся и поцеловал Юлю в выступающую из-под выреза кофточки округлую косточку ключицы.
— Я схожу с ума от вас, — сказал он.
Она повела плечом, как бы поежившись, и вдруг забросила ему руки за шею и тесно прижалась к нему. Тугунин посмотрел на нее — ему были видны ее гладко зачесанные и собранные на затылке в пучок блестящие темные волосы, глаз ее он не видел, но ему показалось, они у нее закрыты.
— У вас сумасшедше красивые глаза. Скулы у вас совершенно необыкновенные. В вас или китайская, или японская кровь… — Онемение, поразившее Тугунина за столом, прошло, и он был вполне в состоянии говорить то, что полагалось в таком случае.
Юля, пока они танцевали, не вымолвила ни слова.
Но, когда они снова сели за стол, сразу же, едва опустилась на стул, ее будто прорвало.
— А вы знаете, — сказала она с веселым оживлением, отхлебнула из бокала, глянула на Тугунина и чему-то засмеялась. — Вы знаете, я первый раз в Москве. Вот сколько прожила на свете, а ни разу не была, а тут путевка, и я поехала. Когда-нибудь ведь надо, да?
— Обязательно, — улыбаясь, поддержал он.
— Ну вот, вот я и решила — все-таки две почти недели, экскурсии, крыша над головой, вы одобряете, да?
— Конечно, — снова сказал он. В ее неожиданном оживлении легко угадывалась наивно и неловко скрываемая растерянность, и оттого в нем была некоторая комичность.
— Вообще у меня такая работа — я техник-технолог на заводе, — все сидишь и сидишь, расписываешь карту, так да эдак, на том да на другом изготовлять, знаете, поехать куда-нибудь, поглядеть — просто счастье. Конечно, не ВДНХ мне нужна, мы пять дней здесь, а я уже всю Москву обошла.
— Так уж и всю? — улыбнулся Тугунин.
— Ну нет, конечно, — засмеялась она. — Центр, конечно. А всей Москвы, наверно, сами москвичи не знают. — Она снова взяла бокал и отпила. — Как вы думаете?
— Думаю, как бы мне не пришлось вас на себе нести, — сказал он.
Она опять засмеялась, и глаза у нее блестели:
— Уже боитесь? Но вы обещали.
Его туго и остро кольнуло знакомое сладкое предчувствие.
— Я от своих обещаний, — медленно, раздельно произнося каждое слово, глядя ей прямо в глаза, сказал Тугунин, — никогда не отказываюсь…
Официантка, звонко, словно бы недовольно, простучав каблуками, остановилась с подносом у стола, укрепила поднос, подперев бедром, на краю и подала закуску — ломтики ветчины с хреном, блюдо рыбного ассорти, неизменные в любом ресторане и кафе страны «столичные» салаты.
— Позволите, мадам, поухаживать за вами? — спросил Тугунин с занесенной над закусками вилкой. — С чего начнете? Вам ветчины, севрюги, лосося?
— Маслину, — в тон ему, с тем же преувеличенным возбуждением сказала она.
— Ах, сколько угодно! — ответил он, делая в воздухе рукой с вилкой какое-то порхательное движение, и, подцепив одну из маслин в ассорти, положил ее ей на тарелку. — Вас устраивает, мадам?