И когда его перевели на месяц в другой цех помочь с планом, сделал так, чтобы обратно его уже не переводили: просил, договаривался — и договорился.
А с женой между тем чем дальше, тем становилось все хуже, ходила, бывало, смурной дни напролет, рявкала на детей по делу и без дела и к себе не подпускала его на добрую версту:
— Да что вы, мужики, в самом деле, об одном только и думаете! У меня настроения нет, а женщине без настроения это все ни к чему!
В подобных случаях Семену вспоминался всякий раз тот его страх, когда она спросила, усмехаясь: «Возьмешь?» Видно, недаром она спросила, и недаром, видно, хлестануло его страхом… Бывало ли оно, такое у нее настроение, что прямо полететь бы хотелось? Похоже, только такое, что «взяла бы и обревелась»…
Но нет, бывало, бывало ведь, вспоминалось ему, и от того, что бывало, что помнилось ему, как бывало, делалось ему совсем невмоготу; и, не замечая того, становился мрачнее и мрачнее сам.
Не могло все это продолжаться до бесконечности, должно было чем-то кончиться, произойти что-то было должно, — и произошло.
Была суббота, с утра Семен побегал по магазинам, постоял в очередях, а к обеду все вчетвером, с Васькой и с Иришкой, отправились к его родителям. Родители жили недалеко, всего пятнадцать минут ходу, но выбираться к ним, так, чтобы основательно, всем вчетвером, выходило не часто — сколько за неделю дел по дому накопится, невпроворот! — но тут собрались.
И так удачно получилось: младший братан с женой тоже пришли, у них детей еще не завелось, бежали куда-то по своим молодым делам и заскочили, на минутку заскочили, а увидели Семена с Валентиной и остались, — самый настоящий получился семейный сбор, широкое такое семейное застолье, и славно так посидели, поговорили и песни попели даже… ну, славно, славно! Прямо полетала душа, попари́ла.
Ваську с Иришкой мать с отцом попросили оставить до вечера воскресенья у себя — давно не видели внуков, соскучились, — что Васька, что Иришка только обрадовались этому, и Семен с женой оставили их.
На улицу вышли вместе с братаном и тут же, у крыльца, распрощались: братан с женой с места галопом понеслись туда, куда собирались еще днем и куда, видно, могли поспеть еще и сейчас, вечером. Вечер был не поздний, но и не ранний уже, стали завязываться сумерки, стояла осень, та веселая сухая пора ее, которая называется золотой, под ногами шуршало, — так хорошо было идти в этих едва тронувших воздух мглистой синевой сумерках, слышать под ногами сухое, шебуршание палых листьев!
Тому, что жена до самого дома молчала, ни слова, кажется, не сказала, Семен не придал значения. Он даже и не заметил, что она молчит. Он и сам молчал, неохота было ничего говорить, бывает такое: идешь, ни звука не вымолвишь, а будто говоришь без умолку — до того блаженно у тебя на душе… Неладное обнаружилось только у самого дома.
Подошли уже к своему подъезду, взошли на крыльцо, и тут жена подала голос.
— Сходи-ка ты, а, возьми билеты в кино, — сказала она. — Какой-то там фильм, ничего вроде… давай на последний сеанс.
Идти за билетами в кино — значило идти обратно, совсем туда, откуда пришли, и Семену заворачивать оглобли у самого дома очень уж как-то не хотелось. Расслабился дорогой, будто что распустилось внутри — одни, без детей, сами себе баре, — против кино он ничего не имел, но если бы ей эта мысль пришла в голову там еще, когда совсем рядом были…
— Да че-т неохота, — зевая, отозвался он. — Туда да обратно… Неохота че-т.
— Ничего, ничего, — сказала жена и полезла в сумку за деньгами. — Пересиль свою неохоту. Сходим давай.
— Ну, вместе тогда, — согласился Семен. — Чего тебе дома? Всех дел не переделаешь. Вместе пойдем.
— Один сходишь, — подавая ему деньги, сказала жена. — Один, ничего.
И так она это сказала, такое было в ее голосе, что Семен понял, зачем она посылает его одного. И сообразил тут: ведь она же молчала всю дорогу; и вспомнил: когда все пели за столом, и жена брата пела, Валентина не включалась — все старалась убрать да подать, чтобы не сидеть за столом, когда пели… мать еще спросила: «У вас что с Валей, не случилось чего, чего она такая?» — и он ответил, не вдумавшись: «С чего ты взяла?» — а ведь лицо-то у нее и в самом деле, правильно мать заметила, как каменное было, — ну, будто у идолища с острова Пасхи.
— Не, не пойду один, — стараясь еще сдерживаться, сказал он. И сумел даже подмигнуть ей: — В кои веки одни дома, чего идти куда-то…