Я вскочил, бросился в прихожую, открыл дверь и забарабанил в соседнюю квартиру, забыв о звонке.
— Кто там? — спросили меня из-за двери.
Это был голос соседа, и я закричал ему, задыхаясь:
— Откройте скорее, откройте, это я, из тринадцатой.
Сосед — молодой, недавно женившийся парень-шофер — открыл, и я, не сумев сказать ему ни слова, бросился в ту комнату, которая граничила с моей квартирой.
— Простите, это что такое?! — закричал, догоняя меня и хватая за плечо, парень.
Но я уже вбежал в комнату. У противоположной входу в нее стены стояла кровать, в ней лежала, испуганно натянув одеяло до подбородка, молодая жена парня, а в голове у нее, на спинке кровати, балансируя на одной ноге, а другой качая в воздухе, стоял мой лысый и улыбался, как клоун в цирке, удачно исполнивший номер.
— Але гоп! — и в самом деле по-цирковому сказал он, когда я вбежал.
— Вы его видите? — показал я на него парню. — Вы его видите, вот, на спинке?
— Кого? — с угрозой спросил парень, больно схватив меня за запястье.
— С ума сошли, что ли? — приподнявшись и посмотрев на спинку, а потом на меня, сказала его жена.
Они его не видели.
Парень выставил меня в коридор, я зашел к себе, оделся по-уличному и захлопнул за собой дверь.
На улице я пробыл часов до двух ночи. Падал снег, было пустынно, и лишь изредка, светясь зеленым глазком, с бешеной скоростью проносились такси.
Но когда я вернулся домой, заснуть я не смог — до самого белого света, до той самой поры, как нужно было вставать.
— А они ничего не видели, совершенно ничего? — спросила Евгения.
— Совершенно, — сказал я измученно. — Что ты меня все пытаешь… Совершенно ничего. И ты бы ничего не увидела. Вот только перед твоим приходом он вон там сидел… — я махнул рукой в сторону телевизора, — на корточках…
Сегодня я не выдержал и все ей рассказал. Последнюю неделю галлюцинации были у меня почти ежедневно — я уже не спал несколько ночей подряд и вот уже три дня не ездил в институт, вообще никуда не выходил из дому и, кажется, не ел.
— У тебя ужасный вид… — потерянно сказала Евгения, с опаской косясь в сторону телевизора. — А может… может, у тебя запой? — словно бы с надеждой спросила она.
Я уже смотрел на себя в зеркало в коридоре, у меня и в самом деле был вид запойного пьяницы: воспаленные красные глаза, недельная неопрятная щетина, отвисшая от постоянного лихорадочного возбуждения челюсть…
— Тебе нужно к врачу, — сказала Евгения. — Я тебя завтра сама провожу… Ничего в этом ужасного, — поторопилась она предупредить возможное мое возражение. — Тысячи людей пользуются этими врачами, ничего ужасного и страшного. Надо так надо.
Но я и не думал ни возражать, ни сопротивляться.. Совершенно уже был я измочален всем этим.
— Так, а вот скажите-ка, — сказал врач, — вот вы идете, и трещина на асфальте, и бывает у вас такое — если вы на нее наступите, вы провалитесь, будто это на льду трещина?
Он был тугощек, брыласт, подзаплывший нездоровым жирком высокий брюнет, переваливший, видимо, уже за сорок, так что жизнь, считай, определилась теперь до конца, и его карие, ясно-влажные глаза смотрели на меня участливо, проницательно и понимающе.
— Да нет, — сказал я, — не бывает…
— Вы можете наступить на нее или переступить, в общем, как придется шаг, да?
— Ну да.
— Ага. Хорошо… А вот скажите, вы не считаете, нет? Окна домов, ступеньки, деревья… Не для чего-нибудь, а просто так. Едете, скажем, вот с работы в своем автобусе, сидите у окна и считаете…
— Считаю, — сказал я.
— И давно это у вас, не заметили?
— С детства.
— С раннего детства, не помните?
— Да, в общем… — попытался я припомнить, когда же, в каком же это возрасте начал я считать деревья, окна, ступеньки, по которым иду. — Может, и с рождения, не знаю.
— Ну, родившись, вы не умели считать, — посмеялся врач снисходительно и показывая в то же время, что оценил шутку, хотя я и не шутил, не до шуток мне было. — А как вы относитесь к своим близким?
— Каким близким?
— Ну, к матери, отцу, братьям, сестрам, жене…
— Я не женат. Мать с отцом похоронил уже, а я у них один был, я ведь говорил.
— Да-да, — оправдываясь, согласно покачал он головой. — А почему вы не женитесь? И не были ведь женаты? В вашем-то возрасте — тридцать пять уже все-таки. Вы боитесь, может быть? Вы вообще легко раздражаетесь, настраиваетесь против людей, с которыми вам приходится делать что-то вместе, жить, — в командировке, скажем; вам кажется, что вас обижают, ущемляют ваши права?