Женщина не отстранилась.
— А телефон у тебя есть? — спросила она затем. Так, будто он пригласил ее позвонить и она шла к нему только из-за звонка.
— Польский, красный, — сказал Яблоков. — Устроит?
— Если красный, то да, — сказала женщина.
Яблоков снова усмехнулся про себя: тертая бабенка.
От метро до его дома было минут десять. Пуржило, секло лицо колким февральским снегом, пустой почти чемодан казался тяжелым, и Яблоков пожалел, что позвал женщину. Так, не очень того желая, да вообще не желая, механически, попытка не пытка… ну, а сейчас что уж делать. Не отсылать же обратно. «А, — решил он, — буду, как без нее. Обидится — черт с ней!..»
Женщина, раздеваясь, с интересом и любопытством оглядывалась, Яблоков не помогал ей, сходил в комнату, на кухню — включил везде свет, повел рукой:
— Располагайся, мадам, где хочешь. Хочешь — пластинки покрути, вон у меня стерео, рядом с баром. А я сегодня устал, как скотина, я в ванну ушел.
Он пробыл в ванной столько, сколько ему требовалось. Налил в ванну воду, сидел, отмокал, потом, не торопясь, стоял под душем, поворачивался грудью, спиной, покряхтывал от удовольствия… минут сорок пробыл. Музыки за дверью никакой не слышалось, и он подумал, что, наверно, ушла.
Но когда, запахнувшись в халат, распаренный, чувствующий блаженство в каждой разогретой косточке, вышел из ванной, застал картину, какой никак не ожидал: журнальный стол в комнате был накрыт, блестели тарелки, блестели лежавшие рядом с тарелками ножи и вилки, на кухне шкворчали сковороды, оттуда тянуло запахом жареного мяса. «Ну, дает!» — изумился Яблоков.
— С легким паром? — Вошла к нему в комнату женщина. И, прежде чем Яблоков успел ей ответить что-либо, сказала: — Выдели мне полотенце, я тоже освежусь. — Он выделил, достав из шкафа, и, уходя, в дверях ванной уже, она приостановилась: — За мясом своим теперь сам следи. Передаю бразды правления. И подмигнула, скрываясь, — так точно, как в метро там, когда взгляд его нашел ее, окликнувшую «Сашку»…
«Ну, тертая, ну, тертая!» — восхитился Яблоков, отправляясь на кухню. Он начал предвкушать близость с этой нравившейся ему десять лет назад женщиной-девочкой, а оттого, что был расслаблен и вял, предвкушение имело какой-то особый, незнакомый, какой-то томительно-сладостный вкус.
— Живешь один? — спросила женщина, когда, освеженная, вытершаяся и вновь одетая, вышла из ванной и сели за накрытый ею стол.
— Когда как, — сказал Яблоков.
— В смысле иногда, вот как сейчас? — уточнила женщина.
— Иногда так, иногда эдак, — ответил Яблоков.
— А эдак — это как? — спросила женщина весело. И, не дожидаясь ответа, повела вокруг взглядом. — Ничего вообще, умеешь жить. Приятно у тебя оказаться.
Яблоков сидел, развалясь в кресле, смотрел на нее и пытался вспомнить: да как же ее зовут? Никак не вспоминалось. А ведь нравилась тогда, десять лет назад, чертовски нравилась, так завидовал Афоне, что ему обломилось, ревновал, жжение в груди… и вот не помнит.
…Женщина позвонила куда-то, сказала, что ночевать сегодня не придет. Яблокову нравилось обычно при свете, но она настояла на том, чтобы погасить, и так, в темноте, раздевалась, в темноте легла к нему под одеяло… И все почему-то, когда ласкались, обнимаясь, целуясь, все приговаривала с каким-то упоением, с каким-то непонятным ему жарким восхищением:
— Какой ты волосатый!.. Ой, какой ты волосатый! Ой, ну, какой волосатый, волосатый какой, шерстяной прямо!..
Утром Яблоков, бреясь в ванной перед зеркалом, вспомнил вдруг это ночную ее приговорку. Он оглядел себя и удивился: а действительно, черт, заволосател что-то по-страшному. В юности вообще был гладкокожий, потом стало расти, но нормально, не так чтобы мало, но и не так чтобы больше, чем у других, сейчас он увидел: руки, грудь, живот, плечи, ноги — все заросло, и как-то густо, плотно, ну, уж не шерсть, конечно, но что-то по-страшному, по-страшному.
Женщина встала раньше его, когда у него еще и глаза не разлеплялись, и была уже умыта, одета, причесывалась в прихожей перед зеркалом, завтрак, кажется, в отличие от ужина, она не собиралась готовить, но Яблоков по этому поводу не беспокоился: всегда у него на всякий случай лежали в холодильнике яйца, — бей и жарь яичницу.
Так после и сделал, обоим было к девяти, что ему, что ей, и вместе вышли из дома.
Перед выходом она написала на листке свой адрес с телефоном и попросила то же от него. Яблоков продиктовал и, продиктовавши, усмехнулся:
— Для признания отцовства суду необходимо доказательство семейной жизни. Доказательство, как правило, — ведение общего хозяйства.