И как началось с понедельника, так и вся неделя получилась такой. Во вторник позвонил — оказывается, да, можно подъезжать, приготовил «жучок» книги, все достал, какие заказывал, даже макулатурные: «Королеву Марго» и «Анджелику», оба тома. В среду с Афоней и в самом деле попали в финскую баню — была у общества, но не для них, однако раз-другой в месяцок удавалось проскочить, и вот как раз пало на эту среду; в бане потели вместе с одним мужичком, оказалось позднее, очень крупным хо-хозяйственником, рассказывали за пивом об экстрасенсах, о телекинезе, о слайдах, которые посмотрели, мужик просто истек слюной: «Ребята, в пятницу вечерком у меня на даче! У меня жена спит и об этом сны видит. Обязательно, ребята! Хорошую компанию сварганю, и вы расскажете, и вам интересно будет».
Будет ли, не будет — это, конечно, бабушка надвое сказала, ну, да новое место, новые лица — это, в конце концов, всегда недурственно. Тем более за город в феврале. Да на машине тебя везут…
Но и действительно вышло недурственно. Был там один с бородой, он рассказал, что на Западе сейчас очень много работают над теорией происхождения человека, дарвиновская теория лопнула уже, оказывается, по всем швам, судя по всему, все-таки из космоса занесен человек, посеян, так сказать, и еще рассказал, что все эти теории насчет увеличения углекислого газа в атмосфере и оттого потепления, так что растают льды в Северном Ледовитом океане, — тоже опровергнуты, новый ледниковый период начинается, вот что. Самый натуральней, уже лет тридцать, как начался, об этом и метеорологические данные говорят, и все расчеты.
Яблоков не очень поверил.
— Да ну бросьте вы! — сказал он.
Бородатый развел руками:
— Подобные вещи всегда трудно принимаются человеком…
Хозяева оставляли ночевать на даче, но с самого раннего утра назавтра нужно было на дверную халтуру, и поехали в Москву. В четверг удалось отовариться дерматином всяких цветов с запасом месяца на три, так что во всех смыслах превосходная вышла неделя, во всех смыслах…
Когда утром приехали «на объект», обнаружили, что их листочек на подъездной двери с предложением к жильцам записывать номера квартир, заменен другим, — кто-то решил конкурировать. Но жильцам было все равно, чей листок, и они записывались. Нынче желающих оказалось двадцать один. Если попытаться за субботу — воскресенье — упахаться вусмерть. Однако стоило того.
Конкуренты объявились, когда делали уже третью дверь. Тоже, само собой, двое, молодые энергичные ребята, ну, точно они с Афоней лет десять назад. Вошли в холл, в котором, положив снятую с петель дверь на табуретки, Яблоков с Афоней стучали молотками, постояли у порога, и один, повыше, помощнее, сказал возмущенно:
— Ну, мужики, ну пополам хотя б!
Яблоков бросил молоток на мягко спружинивший дерматин и пошел к ним.
— Видишь?! — выставил он кулак и покрутил им. — Шлепай, милый, пока жив, на чужое не зарься. И в следующий раз, где бумажка наша висит, не суйся. Сейчас простим, в другой раз голову свернем!
Он знал, как надо говорить, большой опыт был у него на этот счет с пацанами, — ребятишки не пикнули. Здоровые были ребята, в случае чего, черт знает, кому бы обломилось, но попятились, попятились и слиняли тихо.
Афоня, когда Яблоков возвращался к нему, смотрел на него с каким-то потрясенным восхищением.
— Слушай, — сказал он, — ну, ты заволосател, я сейчас на кулак твой поглядел! Ну, как медведь! Кого хошь испугаешь. Даже я, как поглядел, испугался.
Яблоков посмотрел на свои руки.
Он был светловолос, немного не блондин, но руки так густо взялись волосом, что вместе, в гущине, волос казался уже и темным.
— Да, не говори! — сказал он. — Прет что-то, как на обезьяне.
И сказавши это, он вспомнил ту переночевавшую у него неделю назад женщину-девочку из юности, то, как она приговаривала, ласкаясь: «Волосатый, ой, какой волосатый! Ой, ну какой волосатый, волосатый!..» — и вдруг почувствовал в себе острое, мучительное, как боль, желание вновь услышать от нее это.
Она не позвонила ему за всю неделю ни разу, он временами вспоминал ее, но так, между прочим, вспоминал — и забывал. У него был сейчас роман с одной студенточкой из педагогического, чертовски была прелестная девчонка, заканчивала нынче институт, хотела выйти замуж, чтобы остаться в Москве, не ехать по распределению, и он сам весьма основательно, весьма крепко подумывал, а не жениться ли. Тридцать один уже все-таки, четвертый десяток… хотя черт его знает! Не сама женитьба, конечно, страшила, а кандалы семейные…