Вера сидела, все так же пригнувшись к столу, и смотрела Гольцеву прямо в глаза.
— Ну что ж… — сказала она. — Ладно. Но зачем все-таки нужно было вчерашнее сборище?
— Зачем?.. Но что же я — не могу собраться с друзьями?
— Кроме Савенкова, друзей там у тебя не было. Обыкновенная пьянка. А я не хочу участвовать в пьянках. Понятно? Какой в них смысл?
— Смысл? — К Гольцеву начало возвращаться прежнее раздражение. Он встал, сунул руки в карманы и прошелся вокруг стола. Не знаю я — зачем, а нужны иногда. Работаешь, работаешь — и вдруг словно мешок, камнями набитый, на горбу висит. Напьешься — и как не бывало.
— Что же это за камни?
Волосы упали ей на глаза, Вера подняла руку и отвела их. Она не повела при этом благородно-изящно головой, как делают большинство женщин, а просто подняла руку и отвела волосы. И Гольцев с жутковатой какой-то ясностью вдруг понял: Вера не простит ему ничего, все сложит в себя, все запомнит.
Но если бы только это! Она не принимает его, какой он есть. Она хочет, чтобы он был лучше, чем есть. И нужно становиться другим или терять ее. А может быть, она и не уйдет, невероятно — но может быть; однако все равно: быть с нею — это все время показывать себя лучшим, чем ты есть, тащить себя за волосы, как Мюнхаузен.
Гольцев наклонился к ней, но она отшатнулась, и он выпрямился, погладил ее по плечу.
— Эх, Верка!.. Ничего-то ты не понимаешь в жизни. Хоть и институт кончила, хоть и инженер.
— Да… Все понятно. — Она покачала головой, улыбнулась и взяла со стола сумку. — Командировка у меня на три недели. Может быть, на месяц. Это ты мне говоришь на прощание?
— Что же мне еще сказать?
— Ну, коли так…
Она встала и пошла к лестнице.
Навстречу им поднимался Рузов. Вера обернулась к Гольцеву:
— Он специально задержался, дал нам побыть вдвоем.
— Чтобы мы поругались, — сказал Гольцев.
Лишь когда самолет превратился в точку, Гольцев повернулся и, тронув Рузова за рукав, пошел с поля.
Они вышли на привокзальную площадь и направились вдоль сверкающего на солнце здания аэропорта к «экспрессу». Рузов, на ходу сложив «домиком» руки, закурил; пока они шли, он все время взглядывал на Гольцева, словно собираясь что-то сказать ему, и около автобуса, когда остановились, спросил наконец:
— Что у вас вышло с Верой?
Гольцев пожал плечами:
— Ничего.
Рузов затянулся. Он стоял лицом к ветру, сигарета затрещала, и с нее сорвались искры.
— Кажется мне, последнее время у вас…
— Нет, — сказал Гольцев. — Все нормально.
В подъезде было сумеречно и прохладно. На лестничной площадке, у окна, стоял человек. Он стоял спиной к Гольцеву, но, заслышав шаги, повернулся, и Гольцев узнал отца.
— Здравствуй, сынок, — сказал отец.
Был он в старом, поношенном пиджачишке, узком ему в плечах, в широких габардиновых брюках, старательно отглаженных и стоявших от этого колом. Гольцев не видел отца месяца два назад. Раз в неделю отец обязательно звонил, пересказывал свои жиденькие новости и просил заехать. Гольцев обещал, и когда обещал, казалось ему — выберет время, заедет, но все откладывал и откладывал — то одно, получалось, мешает, то другое, — так набегала неделя, снова звонил отец, и Гольцев снова обещал, и снова думал, что уж на этой-то неделе выберется… Может быть, он и бывал бы у стариков, если б они жили рядом, но ехать нужно было на другой конец города…
— Здравствуй, сынок, — опять сказал отец.
Сыну было двадцать восемь лет, и вот уже десять лет, как он жил один, но старик все называл его сынком.
Гольцев взял жесткую, будто дубовая кора, руку отца в свою.
— Здравствуй. Как ты тут оказался?
Последний месяц отец не звонил. Гольцев беспокоился, все собирался съездить к старикам, но так и не вышло. И вот сейчас отец неожиданно появился здесь, и, показалось Гольцеву, за те два месяца, что он не видел отца, тот будто бы усох еще больше и сделался ниже, сивая борода жестко щетинилась на щеках — раньше старик брился едва не каждый день. Из-за больных ног он редко выбирался дальше близлежащих от дома магазинов, и с тех пор, как Гольцев вернулся в родной город, побывал у него всего несколько раз, да и то давно, когда Гольцев еще не получил этой комнаты и жил от хозяев.
— Случилось что-нибудь?
— Нет, Юрушка, ничего, ничего, — замахал руками отец. — Ты, видать, не совсем вчера нормальный был… — Он засмеялся и отер кулаком выступившие слезы. — Пьяно́й, видать… Я так и понял. Мы с тобой договорились — приеду к тебе, ни разу у тебя не был. Да и давно не виделись, тоже сюда положи. Посмотрю на тебя — матери передам.