— Что ты говоришь, Алевтина? — Павле Поликарповне стало неприятно и больно. — Как я могла отсюда уехать? Я здесь двадцать два года единственным врачом была, до сорок девятого, — подумай! В сорок девятом только и прислали другого, а меня в город, в райбольницу взяли.
— Тоже правда, — согласилась Алевтина Евграфьевна. — На кого бы ты бросила… — И спросила, помолчав: — Так, думаешь, вступать? Тысяча рублей… ого сколько!
Павла Поликарповна сама не знала, вступать ли. Так бы, конечно, если бы не эта тысяча, в которую, сказал председатель, обойдется газ, — вступать, и без всяких разговоров. Как бы все с газом легче стало. На нынешнюю вот зиму дров еще хватит, а на будущую? Раньше хоть как депутат через поссовет могла выписать из лесничества, а теперь только через гортоп, пойди поезди туда, попробуй что хорошее взять. Никогда у них ничего, кроме осины. Да иметь дело с этими орущими грузчиками, машину доставать… И кто потом будет пилить, колоть? Пашка? Он не сын, он внук, его твой дом до десяти лет тянул… И с готовкой бы как облегчил газ. Раньше подле клуба керосинная лавка стояла, сбегала, купила бидончик и жарь-парь на керогазе, хоть и грязно, а быстро и удобно. А теперь лавки нет, керосину нигде не достанешь, на электроплитке — только чайник вскипятить, так долго на ней все, да две не включишь, только одну, мигом от двух пробки вылетают, — плохая сеть, что ли… опять же все на печи да на печи, три раза в день топить ее — куда это годно. Как бы хорошо стало с газом. Весной, когда пошли слухи, так радовались с Алевтиной. Что, составлять эту тысячу с ней пополам? Захочет ли? А если и согласится, правильно ли это — принимать от нее? Все же она-то не владелица дома, если что — никаких прав на него…
— Вообще с газом, Алевтина… — начала она и не закончила: скрипуче пропела наружная дверь, по сеням пробухали, и сенная дверь, без всякого стука, открылась. Еще по шагам Павла Поликарповна поняла, что это сосед. Она знала его, шаги в сенях наизусть, и привычка открывать дверь без всякого стука тоже была его.
— Кости греем сидим? — весело сказал сосед, с маху бросая за собой дверь обратно на косяк. Не снимая резиновых, в комьях размокшей земли сапог, он прошел к кухне и остановился в широком ее входном проеме, привалившись к стене плечом. — Тепло у вас, хорошо, — с довольством повел он свободным плечом. Он был в сапогах, но в рубахе, — видно, выскакивал по каким-то недолгим делам во двор и вот, перед тем как возвращаться к себе, завернул. — Видел вас на собрании, — обращаясь теперь к одной Павле Поликарповне, все с этою же лихой веселостью удачливого человека, проговорил он, — так понимаю, что тоже на синий огонек потянуло? — Он похехекал немного. Что-то ему показалось в своих словах смешным. — Чтобы потом не замялось, не забылось, делаю предложение сразу: водяное отопление единое. «АГВ»-сто двадцать — за мой счет, и паровая система — моя работа.
Павла Поликарповна почувствовала, как в голове у нее зашумело и уши ей заложило. Да неужели же нет у этого человека совести? Уже похоронил их обеих, заботится заранее об удобствах, чтобы потом не возиться с переделками…
— Благодарю вас за заботу, — зачем-то поклонившись, сухо проговорила она. — Но предложение ваше преждевременное, у нас еще ничего не решено. Будем мы или не будем.
— Нечего, дружок, облизываться ходить, — вмешалась Алевтина Евграфьевна. Она все знала об отношениях подруги с соседом и упрекала ее, что она интеллигентничает с ним, с такими интеллигентничать нельзя, они простого языка не понимают, с ними нужно говорить, прежде угостив кулаком. — Нечего, да, что веселишься? Ничего тебе не достанется, можешь быть уверенным.
Сосед снова похехекал. Он был нерослым, но крепким, широким в плечах мужиком, в самом зрелом, заматерелом самом возрасте, сорок один год, и руки у него буквально гудели от жажды работы, — как возвращался с завода, так до самой темени и воротил без передыху во дворе, и в крепковзглядых сереньких его глазах на мясистом заветренном лице тоже была сейчас эта жажда — жажда новой предстоящей работы.
— Не достанется? — сказал он. Оттолкнулся плечом от стенки, обшмыгал хозяйским взглядом кухню и пошел обратно к сеням. — А кому ж, как не мне? — вытолкнув дверь из косяка резким ударом руки, обернулся он. В голосе его была та же лихая веселость удачливости. — Вот вы все ж таки бабы, с бабами как? Кто ее очень хочет, того она непременно и будет.
Он ушел, пробухав по сеням сапогами, в ушах у Павлы Поликарповны будто ревел под шквальным грозовым ветром еловый лес, она стала задыхаться, — начинался приступ астмы.