Натужно вытягивая вперед шею, слыша, какое свистящее, хриплое сделалось у нее дыхание, она торопливо заперехватывалась по углам в комнату, — баллончик с аэрозолем лежал на своем обычном месте на подоконнике.
— Ох, Павла, — сказала Алевтина Евграфьевна из дверного проема, глядя, как она сидит на диване и глубоко, облегченно дышит после лекарства. — Распустила себя совсем. Обращать на эту мразь внимание.
— Да ведь что, Аля… — Павла Поликарповна сокрушенно пожала плечами. — Я ведь и не хочу вовсе. Это помимо меня…
Она снова поднесла баллончик с аэрозолем ко рту, нажала на распылитель и вдохнула в себя брызнувшее из отверстия тугое холодящее облачко.
— А вообще, что — тысяча на двоих, — сказала Алевтина Евграфьевна, проходя к столу, выдвигая стул и садясь на него. — Можно вообще и осилить. У меня тысяча триста на книжке, ну, восемьсот останется. Дети со мной жить не могут, мешаюсь им, так похоронить-то уж похоронят. Когда, они обещают, газ будет?
— Да говорят, если все дружно возьмемся, документы все выправим, строителей не подведем, так к будущей зиме, может.
— Давай, — сказала Алевтина Евграфьевна. — Я согласна, давай. Как ты? С газом хорошо, чисто. Мне-то не привыкать, а тебе на старости лет, знаешь, какое удовольствие?
— Да, хочется, да, хочется… — стыдясь того, что Алевтина так точно угадала ее желание, проговорила Павла Поликарповна. — Если ты соглашаешься…
— А, — сказала Алевтина Евграфьевна. — А вдруг еще двадцать лет проживем? Сосед твой — от цирроза печени, а нам ничего? Будем тогда жалеть…
Осень была желудевой, под каждым дубом лежало в траве ковром, Фрося, когда ходила к ней слушать внука, похвалилась тремя мешками в сенях — вон сколько для скотины набрали, — и примета не подвела: зима как установилась в середине ноября, так и правила по зимней своей колее, ни разу с нее не соскочив ни в оттепель, ни в слишком ранние, поперед своего срока забежавшие морозы, блюла себя, все выходило как положено да в свою пору, и жить по такой зиме было легко и весело, — все равно как жизнь вела себя с тобой честно и прямо, и тебе ответно можно было тоже не таиться от нее.
По домам прошла с ведомостным листом секретарша поссоветовского председателя, выбранная на том первом собрании кассиром, и Павла Поликарповна с Алевтиной Евграфьевной внесли в кооператив двадцать рублей — вступительный взнос. Потом, скоро, собрали еще по семьдесят — на проектные работы, дело, видимо, неслышно, незаметно для них, крутилось и вертелось, зубчик цеплял за зубчик, зубчик за зубчик, проворачивая маховик, — в рождественский снег пришли, с сугробами на плечах и шапках, двое, мужчина и женщина, обхлопались в сенях, попросили паспорт на владение, спросили, где планируется ставить плиту с колонкой, сделали обмеры, внесли какие-то записи в свой блокнот и ушли, взяв паспорт с собой. Вечером после их появления снова приходил сосед, нетрезвый на этот раз, с крепким запахом изо рта, снова предлагал ставить одну колонку, решить прямо сейчас, пока еще не поздно, пока нет проекта, — Павла Поликарповна не выходила к нему, разговаривала Алевтина Евграфьевна, сосед, уходя, слышала Павла Поликарповна из комнаты, назвал их «куриными мозгами».
В первый день Нового года, к темени уже, приехал не объявлявшийся с самого лета внук. Приехал он, чего никогда не случалось раньше, с девушкой. С друзьями, когда навещал, — бывало, с друзьями приезжал, с двумя, с тремя сразу, а с девушкой еще никогда! «Невеста? — тревожно торкнулось в груди у Павлы Поликарповны, когда знакомилась. — Или жена уже?» Павел мог и жениться, ничего не сообщив, не поставив ее о том в известность, — такой парень.
Девушка была как девушка, точь-в-точь, как и все другие московские девушки и молоденькие женщины, которыми, только начинался дачный сезон, запруживался поселок: местные подводили глаза и румянили щеки ярко и грубо, одевались или кулемами, или модно уж до того, что смотрелись попугаями, у московских же и краска на лицах, и одежда — все было тоньше, умереннее, будто бы кто-то там в Москве учил их вкусу.
Зачем приезжал Павел, так и осталось непонятным. Накрыли с Алевтиной Евграфьевной стол для чая, Павел с девушкой выпили по чашке и засобирались обратно. Павла Поликарповна, когда внук с девушкой, Таня ее звали, вышли в прихожую одеваться, зазвала его обратно в комнату, закрыла дверь и спросила:
— Ты что, на смотрины привозил?
Внуку было неловко, что ему пришлось оставить Таню там, в прихожей, одну, и он все поглядывал на закрытую дверь.
— Что значит смотрины! — посмеялся он. — Приехали, да и все.