— Мг, мг, — покивал председатель, бросил карандаш обратно в стакан и сцепил на столе перед собой руки. — Бумага к нам, Павла-ликарповна, поступила: частной практикой занимаетесь.
— Это как? — Павла Поликарповна почувствовала, как от горла вниз прокатился холодный горький ком, ударил в бронхи и рассыпался холодными горькими брызгами по всей груди. — В смысле… как я частной практикой?
— Да ну вот так, как. Обыкновенной частной. Как еще. На машинах за вами приезжают, на машинах отвозят, кто не на личной, так на такси… И прямо в дом к вам везут, очередь целая. Есть такое дело?
Павла Поликарповна поняла.
— Так а что делать? — сказала она. — Я выгоню, если пришли? Могу, не могу, смотрю, конечно. Если уж только лежу, встать не в силах.. И езжу, конечно. Что делать, если тридцать девять температура, не понесешь, а из амбулатории только к местным ходят. Заставьте их, почему они не ходят к дачникам, я вам сколько говорю об этом? Я раньше, сколько лет работала, ко всем ходила.
— Ну, раньше! — отрубил председатель. — Раньше столько дачников не было. А сейчас их столько да у всех болеют — не набегаться. У нас на дачников ставок не прибавляют летом.
— Вот вам и ответ, почему я частной практикой, — выделила голосом эти два слова Павла Поликарповна, — занимаюсь. Я клятву Гиппократа давала, я не могу иначе. Что в этом дурного, Вадим Романович, я не понимаю?
Председатель, закусив губу и посасывая ее, не отвечал, казалось, целую вечность.
— Сигнал поступил, деньги вы за осмотр берете, Павла-ликарповна. — сказал он наконец. — Десять рублей. А иной день шесть-семь человек у вас получается.
Холодные горькие брызги от разбившегося кома в легких мешали дышать.
— Как можно, — с трудом находя в себе слова, с трудом выталкивая их из себя, проговорила Павла Поликарповна, — как можно такое… в таком обвинять… ничего даже не проверив. Я не знаю, кто написал… догадываюсь только… но как можно, из-за того лишь, что кто-то…
— Нет-нет, Павла-ликарповна! — торопливо перебил ее председатель, вскидывая руки защитным жестом, ладонями вперед. — Вы меня не так поняли, я вас не обвиняю, что вы, в самом деле! Письмо, кстати, — развел он руками, — анонимное, так что я так же знаю, как вы, кто его написал, я лишь, как говорится, проинформировать вас хотел, чтобы вы в виду имели.
— Спасибо, — сказала Павла Поликарповна. — Буду.
— Кстати, вполне вероятно, это кто-нибудь из ваших же дачников и написал.
— Они не мои, Вадим Романович. Такие же мои, как ваши. Ваши, может быть, даже побольше. И какое дачникам дело до моего газа…
— А кому ж дело? — потянулся к ней через стол председатель.
Павла Поликарповна едва удержалась, чтобы не сказать кому. Да ведь не пойман — не вор. А если и поймаешь, что с того проку… как с гуся вода с него.
— Что об этом, — сказала она. — Кому-то, видимо, есть… Вы вот ответили бы, раз уж мы беседуем с вами, что с газом: будет нынче к зиме?
Председателю так сразу было тяжело переключить себя на другое.
— Ну, в общем, я вас… — протянул он, — поставил вас в известность… К зиме?! — вскинулся он. — Ну, Павла-ликарповна, это вы просто не понимаете, что такое газ. К зиме, дай бог, только всякую документацию утрясти.
— Так сами вы тогда говорили, на собрании, — к зиме.
— Нет, если к будущей только, — так, словно о будущей он и говорил, сказал председатель. — Подготовит институт проект, надо еще через райисполком пробивать, чтобы трест нас в план включил. У него в первую очередь государственные объекты, мы для него мелочь, их там еще поуламывать надо.
Дома Павлу Поликарповну ждала новость.
Под яблоней, ликующе блестя в солнечной ряби никелированными частями, стояла эдакой клетчатой красной ракеткой коляска, по двору с клубком веревки в руках ходил внук, высматривая, куда ловчее ее привязать.
— Баб! — обрадованно-смущенно обернулся он на ее оклик. — Здравствуй!.. Ты не сердись, что мы сразу так, не уведомив… но ты ведь не против?
Из дому, услышав, видимо, через окно их голоса, торопливо выскочила на крыльцо та самая, с которой внук приезжал тогда на Новый год, — Таня.
— Здравствуйте, Павла Поликарповна, — спускаясь к ним вниз, с этою же, что у внука, смущенной улыбкой, проговорила она. — Мы так неожиданно, видимо, да? Вы уж не обижайтесь на нас. Я Паше говорила, что неудобно, давай напишем, но он говорит, что ничего, что все нормально, скорее нужно выезжать. А у мальчика темечко маленькое, ему прямо круглые сутки свежий воздух нужен, каждый буквально день дорог… — Она сейчас сыпала такой скороговоркой, какой и ждать нельзя было от той молчуньи, что приезжала с Павлом в прошлый раз, — все равно что не шла, а семенила.