Фрося, когда увидела Павлу Поликарповну, повинно заулыбалась:
— Уж жду вас, Павла-ликарповна. Уж измаялась, как, думаю, там ваш правнучек-то без молока-то… Но только ведь она-то кто? Она столичная жительница, она ничего в наших делах не понимает, это вы знаете… стоит шестьдесят, не стоит… раз все по шестьдесят, так и я по шестьдесят, сколько теперь корову-то держать денег надо!.. Уж цена одна, для всех, я так не могу — одному по столько, а другому по столько, я так перессорюсь со всеми… уж вы-то понимаете!..
От Фроси же Павла Поликарповна узнала новости о газе.
Вскоре, как она угодила в больницу, председатель поссовета сбил на машине насмерть человека, пьяницу Уголькова с Саврасовской, восемьдесят один, ему стало не до газа, и трест, прорыв кое-где траншеи, завезя на отдельные участки трубы, работы прекратил. Угольков хоть и пьяница, а в тот вечер будто бы был трезвый, как весеннее стекло, а председатель как раз был принявший, будто бы первый протокол, сделанный гаишниками, показал, что виноват председатель, а после появился новый протокол, где говорилось, что виноват пострадавший, жена Уголькова подала сейчас на суд… в общем, не до газу председателю, и потому нынче газа не будет.
Павла Поликарповна брела, подпираясь батогом, плеща в бидончике молоком, домой, и в душе, к собственному удивлению, было чувство облегчения: вот и хорошо, что ничего в нынешнем году, что на будущий все хлопоты… Чем дальше, тем больше эта затея с газом страшила ее. Она сейчас представить себе не могла, как она будет заниматься паровым отоплением, котлом, плитой, вытяжкой… откуда у нее силы возьмутся поднять такие работы. Какой из Павла помощник, — никакой. Не сделал за два месяца ничего и дальше ничего не сделает, все на ней. И как с Алей нехорошо, как нехорошо: что ж она, будет теперь каждое лето уезжать, что ли?..
Алевтина Евграфьевна не появилась ни к желтому листу, ни к голым ветвям, не было от нее, с той самой поры, как уехала, и никакой весточки, и Павла Поликарповна забеспокоилась. Правнука, свежо, чисто — ни одного аллергического узелка на щеках — зарумянившегося на свежем воздухе и живом, из-под коровы, молоке, уже увезли в Москву, но внук с женой еще приехали раз — собрать оставшиеся после лета всякие мелкие вещи, и Павла Поликарповна дала внуку все телефоны, все адреса, какие у нее нашлись, попросила узнать, что с подругой и как. Ночами температура на улице падала, случалось, ниже нуля, вода на дне ведра в сенях подергивалась хрустким ледком, но Павла Поликарповна все пока не топила печи, обходилась и для еды, и для обогрева электроплиткой. Дров почти совсем не осталось, и она ругала себя, что не решилась быть с внуком понастойчивее. Павел раз съездил в город на базу, но вернулся пустой; ездить приходилось в будний день, отпрашиваться с работы — не так, в общем, просто, — следовало подтолкнуть его, подстегнуть, да покрепче, ей что-то было неловко, и так он больше не собрался. Павла Поликарповна попробовала договориться с кем из соседей, чтобы продали сколько-нибудь колотых уже, — но у всех было в обрез, никто в ожидании газа дровами не запасался, сами не знали, как протянуть нынешнюю зиму.
Через неделю после внукова приезда Павла Поликарповна получила от него письмо. Письмо было короткое, торопливое, и, торопясь написать его, внук, должно быть, не особо понимал, какую страшную новость он сообщает.
Алевтина Евграфьевна не поселилась ни у старшей дочери, ни у младшей, может быть, сколько-то и пожила у кого-то из них, но только как на перевальном пункте, чтобы собрать-оформить всякие необходимые бумаги, — она отправилась жить в дом для престарелых. Она не прожила в нем и месяца, через месяц ее уже хоронили. Она умерла от воспаления легких, полученного после принятого душа, наверно, ее кололи антибиотиками, но старческий организм воспаление легких пересиливает редко…
У Павлы Поликарповны, когда прочитала письмо, все внутри как закостенело.
Ведь Алевтина решила для себя с домом престарелых еще здесь, еще когда только уезжала отсюда, знала, что сделает это, с этой мыслью и ехала, несомненно, но обманула, не сказала правды… Жить вдвоем, на равных, как бы вернувшись в молодые студенческие годы, — она могла, но приживалкой — нет. Лучше дом престарелых, хоть всего-то койка с тумбочкой — да свои, а есть что свое — не жизнь над тобой, а ты уж над ней хозяйка…
И как стыдно, как стыдно, и никак уже, главное, не исправить: получается, обобрала ее, — половину денег взяла за газ. Конечно, там-то, за порогом за этим, не нужны никакие деньги, да все равно не успокоение, — обобрала, получается…