1982 г.
ФИЛИМОНОВ
— Мать! — позвал Филимонов жену. — Мать! Завтрак-то где?
Жена не отозвалась.
Большие, темного дерева напольные часы в углу, хрипло зашипев, начали отбивать восемь ударов. За окном было темно, падал снег, штрихуя черноту зимнего утра белыми строчками, по стеклу неслышно елозила ветка акации, росшей подле самой стены. «Ве-етки-и ака-аци-и гроздь-я души-сты-е…» — была такая песня, потом на ее мотив по-другому стали петь: «Слу-уша-ай, рабо-очий-ий, вой-на на-ачала-ася…»
Часы отбили последний восьмой удар и смолкли.
— Мать! — снова крикнул Филимонов, напрягая горло. — Завтрак, говорю, неси!
Он сидел за покрытым белой скатертью столом, сложив перед собой одна на другую руки, в черных костюмных брюках и белой сорочке с галстуком, кожу на щеках еще приятно стягивало «Шипром» после бритья.
В коридорчике, отделявшем кухню от жилых комнат, тяжело проскрипели половицы, и жена появилась на пороге.
— Ой, уж готов! — сказала она с ласковой озабоченностью, собирая в улыбке морщины у глаз. Лицо у нее было овальное, широкое в челюстях, с туго натянутой кирпично-блестящей кожей, и морщин у нее, кроме как у глаз, больше не имелось. — Слышу, вроде зовешь меня, или не зовешь — не пойму. Как глухня там последняя — шипит, скворчит все. Посиди еще, я сейчас, не управилась. Газетку почитай.
— Газетку! — поджимая губы, в упреке качнул головой Филимонов. — Когда я газету на завтра оставлял?
— Так «Здоровье» тогда, — тоном повинилась жена, взяла с телевизора журнал и подала его Филимонову. — А вроде я и не видела, как ты читал вчера.
— Не видела!.. — сказал Филимонов, беря журнал и не глядя на нее. — Не видела если — так и не читал! Будто не знаешь: не прочитал — так и спать не лягу.
— Ну вот это почитай пока, — снова тоном повинилась она и, протиснувши в дверь свое большое, тяжелое тело с трясущимся на бедрах жиром, ушла на кухню.
В журнале писали про атеросклероз, про цирроз печени, про вред алкоголизма и случайных половых связей, а также про катаракту и душевные болезни. Про душевные болезни было самое интересное в журнале — все равно это как про марсиан каких-нибудь. Жил-жил человек — и вдруг на: оказывается, в нем этот марсианин сидел, зелененький, с антеннками вместо ушей, раз — и высунул головку: я-де сегодня на работу не пойду, а лягу на кровать, отвернусь к стенке и буду лежать, пока конец света не наступит. Катаракта была у друга Филимонова, председателя потребсоюза Селиверстова Петра Анисьмыча. То есть бывшего председателя, конечно. Все они теперь пенсионеры. Откуда и взялось что? Раз — и говорит, не вижу ничего, операцию делать будут, очки сейчас плюс четырнадцать диоптрий носит; совсем развалина, кстати, по улице идет — стыдно смотреть: трясется весь, дергается, ноги от тулова отстают. А казак был — по полтора литра усиживали, трех любовниц разом имел: завшу Дуську со свинофермы, Люську, продавщицу из магазина у станции, и секретаршу свою. Тьфу!.. Его вот, Филимонова, минуло: и водочку позволить может, и двести грамм, и триста, и вес еще в теле есть, и поступь та еще, и осанка; в зеркало иногда поглядеть тянет: а как глаз, тот же, нет? Тот же: сверкнет из-под бровей — как стальным клинком, есть еще сила в жилах! На пенсию отправили, в дом сослали, к садику-огородику, — сиди в земле пурхайся. А столько бы еще поворочать мог, столько бы еще потащить на холке — только грузи. Ладно, что ж, можно и на другом поприще, старая закалка ничего не боится, за любое дело берется смело…
Половицы в коридорчике снова тяжело заскрипели, и жена вошла в комнату с тарелками в руках и эмалированной миской, доверху наполненной салатом — огурцами вперемешку с мелко покрошенным салатным листом. От салата шел крепкий запах свежего укропа.
— Сметанкой заправила, — сказала жена, ставя миску на стол. — Вроде бы с постным-то маслом тебе последнее время не очень.
— Хорошо со сметанкой, — сказал Филимонов, откладывая журнал. — Луку не положила? Молодец. С людьми буду разговаривать — чтоб не воротило.
— Так уж учена, знаю уж, — довольная его похвалой, улыбнулась жена. — Первый год вместе живем, что ли.
Она ушла обратно на кухню, а Филимонов положил себе в тарелку вкусно пахнущего укропом салата и аккуратно, неторопливо стал есть, подставляя под вилку, когда нес ко рту, кусочек черного хлеба, чтобы капающая с вилки сметана не запачкала бы белой сорочки с галстуком.