— Действительно! — сказал кто-то над Федей, и он словно проснулся. Сзади него и вокруг стеной стояли рабочие, и все новые слушатели, в белье, перелезали с топчана на топчан, протискивались вперед.
— Теперь у вас вся работа — по мелочам, — продолжал Алексей Петрович. — Это и хорошо! Этого и добивались! Скоро и мелочей не будет!
— Мне-то, мне там что делать? — Герасим Минаевич быстро провел пальцами по запавшей губе, глаза его сверкнули, веки задрожали. — Девчонки вон справляются! Песни поют! Норму отпели, восемь часов, — и в кино. Я-то там зачем?
— Герасим, — Аркаша спохватился и принял строгий вид, — не спорь. Алексей Петрович верно говорит. Каждый человек должен выполнять свою норму.
— Повар, — раздался вдруг с соседнего топчана мечтательный голос, — ты помолчи. Что ты под нормой разумеешь?
Рабочие зашевелились, и в круг протиснулся невысокий лысоватый человек в нижней рубахе — плотник Самобаев. Под глазами его светился румянец круглыми пятнами, как два ожога.
— Для тебя смысл ясен, для чего ты здесь есть, — сказал Самобаев, радостно глядя на Аркашу. — Тебе контингент прибавляется. Была харчевня, стала фабрика-кухня. Вот и равняйся, не отставай. Повертывайся. Дешевле да посытней делай, и блюдо чтоб вид имело. Суп твой, этот, зеленый, я до сих пор забыть не могу.
— Суп мавританский, летний, — сказал Аркаша и посмотрел вдаль. — Это можно. Только давай материал.
— То-о-то! — пропел Самобаев. — Материалу-то в нем и не было.
Круг рабочих весело загудел. Самобаев протиснулся к себе на топчан и говорил уже оттуда, укладываясь.
— А Герасим что же? В инженеры нам с ним поздно. В фезеу тоже не примут. Это ему сейчас здесь, при автоматах, как почетная пенсия. Только он ту пенсию примет ли?
— Ты сам меня таким сделал, твоя это наука, — спокойно сказал Герасим Минаевич. — Помнишь, что говорил? Действительно, без меня тогда трудно было обойтись. И теперь я нужен. Только не здесь…
Наступило молчание.
— Хорошо. Хорошо. Я вам помогу! — Алябьев резко встал. — Помогу вам, ребятам своим напишу. Жаль. Жаль, но это верно. Вы — человек особенной квалификации. Землепроходец. Найдем вам место.
Его взгляд вдруг остановился на Феде, который полулежал, опираясь на локоть, и ловил каждое его слово. Федя почувствовал, что Алексей Петрович знает все и о нем и даже думает сейчас об этом.
— Спокойной ночи, товарищи! — сказал знаменитый инженер, протягивая руку Феде. «Нет, чепуха, откуда ему знать!» — подумал Федор краснея. Алексей Петрович сильно встряхнул его руку, словно попробовал, крепко ли у него в груди сидит сердце. И, не выпуская руки, повел глазами на трубу с объявлениями.
— Это что, объявления? — Наклонился, развернул трубу. — Драмкружок? Это вы, значит, Гусаров?
Федя даже встал. Ну да, получалось, что Гусаров — он. Алябьев пристально на него посмотрел, сказал: «Ну-ну, исполать!», пожал руки нескольким рабочим — направо, налево, надел шапку и быстро пошел через барак. Мягко хлопнула дверь,
— Хороший человек! — проговорил кто-то.
— Алексей Петрович-то? — отозвался со своего места Самобаев. — Все в нем есть. И небушко и земля.
— И характер у него настоящий, твердый, — пояснил Аркаша, вставая. Серьезные вещи он любил говорить стоя. — И характер и это в нем имеется, вот это… обхождение, что ли, приятность такая…
Все умолкли. Задымились цигарки.
— Повар! — сказал Самобаев. — А ты молодец!
— А что?
— Русский язык понимаешь!
Утром Федя пришел на завод. Он долго стоял перед калиткой, прорезанной в воротах заводского корпуса, вспоминая свой вчерашний побег из мастерской. Потом толкнул калитку, шагнул внутрь и увидел просторный цех, уставленный станками всего лишь на одну четверть. Кое-где между станками, на мягком, только что уложенном бетоне, лежали доски. Пахло сырым цементом.
Инженер Фаворов, молодой человек в синей спортивной куртке со значком на груди, высокий, с красиво разведенными плечами и очень узкий в поясе, улыбнулся Феде в самую душу и стиснул его руку. Вся мускулистая, обветренная физиономия его улыбалась, даже уши покраснели по-простецки. Он был на вид одного возраста с Федей или чуть-чуть постарше. «Ничего не знает, не догадывается! Простой!» — обрадовался Федор и легко вздохнул. Начальник ему понравился.
Но Фаворов, уходя от него, сам жестоко испортил это впечатление — вдруг запел навзрыд вибрирующим фальшивым баритоном, как поют молодые мужчины, чувствующие себя неотразимыми: «В парке старинном деревья — нанай, дай, дай… Белое платье мелькнуло — л-ляй, най, най…» И Федор уловил в его походке ту же, чуть заметную, неприятную черту мужской уверенности в себе.