— Подожду проводить эту линию. — Нина медленно обернулась к нему, и мы вдруг увидели, как она похудела здесь, в горах. — Если линия действительно вверх идет, значит, оползень едет по ней на нас, под горку, и я напрасно приезжала.
Дядя Прокоп резко отвернулся к окну и мелко застучал носком сапога. Нам стало жаль его; он теперь был похож на обиженного старичка. Редко с ним бывало такое.
— Дядя Прокоп, — Нина потянула его за рукав. — Прокопий Фомич! Я ведь не говорила, что собираюсь уезжать! — Она налегла на стол, и карандаш ее стал выбивать дробь на ватмане. — Я в Москве видела четыре варианта этой трассы. И почему я здесь остаюсь; никто из геологов еще не поднимался на Собор. А наши горы они ведь неспокойные, к ним с классическими правилами не подойдешь. Здесь все шиворот-навыворот. Сначала думаешь, что здесь коренной берег, а потом находишь где-нибудь под облаками аллювий — гальку! Что ее туда забросило? Загадки сплошные! Здесь надо как следует ломать голову.
— Ну-ну, яснее говори…
— Яснее? Если эта линия идет не вверх, а вниз, вы знаете, что это? Это значит, что никакого оползня нет. Нет!
— Ты же говоришь… Нина Николаевна, вы же говорите, некуда идти.
— Идти некуда. Нужно лезть. На Собор.
— Лестницы такой не найдешь, — сказал Гришука.
Васька Ивантеев строго на него посмотрел.
— Предшественник наш наткнулся на этот оползень и испугался, — продолжала Нина. — А, по-моему, Собор очень хитро нас всех обманывает. Надо лезть наверх. Я уже пробовала…
Мы вышли на площадку. Собор стоял на своем месте — неприступный, освещенный утренним солнцем.
— Ах леший, красота какая! — Снарский едко засмеялся. — Ну и леший! Погоди, мы с тобой еще покалякаем!
— Кто сумеет туда добраться, — сказала Нина, зорко оглядывая каждого из нас, — тот должен нарисовать все, что там увидит…
Она не сводила с нас упорного, недоверчивого взгляда. «Нет, не смогут, — говорили ее строгие глаза. — Неужели никто не сможет?»
— И принесете в карманах образцы всех камней, что там найдете, — между тем говорила она. — Вот. И нарисуете место, где нашли каждый камень.
В этот день горы молчали, и наши сумки лежали около жилья под брезентом, где мы хранили мелинит. Нина дала нам бумаги, мы сшили себе по тетрадке и налегке поднялись в горы, туда, где черный скалистый гребень вплотную подходит к серой, словно падающей, сыпучей стене.
Она казалась невысокой, эта стена. Но когда нам удалось, запуская руки в трещины, цепляясь за колючие, выпадающие из своих гнезд осколки, подняться на одну четверть ее высоты, солнце уже покраснело и стало опускаться за дальние, облитые лиловой тенью горные снега. Мы сели отдохнуть на узком карнизе, спустив ноги в обрыв. Под нами чернели далекие зубцы каменного гребня. Еще дальше синел в вечерней тени травянистый склон, и по склону, извиваясь, медленно текла вниз овечья отара.
— Мусакеев, наверно, видит нас, — сказал Гришука.
— Мусакеев говорил: Собора нам не взять, — заметил Васька. — Гор не знаем.
— А может, и возьмем. Попробуем еще…
Мы опять стали карабкаться по сыпучей стене вверх, вслед за тонким, ловким Гришукой. Нам помогала широкая трещина — держала наши ноги, как в клещах. Она постепенно расширялась, и когда Гришука влез в нее поглубже и уперся, за его спиной покачнулся и пополз на нас с каменным шорохом плоский гранитный обломок. Мы посторонились. Обломок покатился вниз, застучал, увлекая за собой каменную мелочь. Не сказав ни слова, мы стали спускаться, ощупывая выступы ногами. Солнце уже село, когда, исцарапанные, ослабев от страха, мы спустились, наконец, на тот карниз, где отдыхали днем.
Без сна провели мы короткую ледяную ночь на карнизе. Заиграл новый день. Мы повисли над обрывом, стали осторожно спускаться, и только в полдень ноги наши коснулись подножия стены.
Здесь, лежа на плоском камне, дымя трубкой, ждал нас Снарский, странно неподвижный и рассеянный. Мы чувствовали себя виноватыми, молчали, ожидая его справедливого упрека. Но нет, наш бригадир перевел рассеянный взгляд вверх. С тихим восхищением он оглядывал слоистые черные вершины, что окружали нас. За эти сутки они словно выросли вдвое, сдвинулись вокруг нас.
— Дядя Прокоп, где Нина? Что делает? — спросил Гришука.
Снарский не ответил.
— Вот это, ребятки, называется борьба, — он не слышал нас: мысли его брели особой дорогой. — Узнали, что такое горы? То-то!..
Мы не спрашивали его больше ни о чем. Он слез с камня, оглянулся в последний раз на скалы, и мы побрели к семидесятому километру. Мы не ждали теперь никаких новостей и не торопились.