— Зиночка, где она живет? — спросил он вдруг.
Зина ничего не сказала.
— Что это ты стала за последнее время тише воды, ниже травы?
— А ты не обращай внимания. Выздоравливай скорей, может, найдешь ее.
В мае Миша выписался из госпиталя и получил направление в санаторий для легочных больных. Гриша, все еще с гипсом на руке, но уже без подушки, проводив до ворот, грубо поцеловал его и похлопал по спине — ничего, брат, всякое бывает! А Зина запахнула пальто, сшитое из зеленой шинели, и под руку отвела Мишу на станцию.
— Зиночка, — сказал Миша, прощаясь с нею в вагоне. — Может, придет без меня письмо, пошли его в санаторий. И Гришке скажи.
— Все еще помнишь! Хорошо, пошлю, если придет.
Он лечился в санатории целый месяц и писем не получал. И здесь нашлась сестра, которой понравился Мишин перстень. Уезжая, Миша поведал ей всю историю и попросил переслать письмо в Новосибирск — до востребования.
В Новосибирске Мише дали отпуск на полгода — левое легкое у него все еще было меньше правого. Уезжая домой в Москву, Миша зашел на почтамт. Письма не было. Все же он попросил девушку, что сидела за матовым стеклом, переслать одно-единственное письмо в Москву, если придет в этом месяце — в июне. И девушка, быстро взглянув ему в глаза, вздохнула и записала его адрес.
— А если в июле придет, тогда как хотите, — сказал Миша. — У вас, конечно, и без меня дела хватает.
В июне письма он не получил. Зато в июле в Москве, когда Миша с учебниками поднимался к себе на пятый этаж, почтальон подал ему прямо на лестнице толстое синее письмо из Новосибирска, и знакомое волнение охватило Мишу. Друзья не подвели. Он разорвал синий конверт и вытащил оттуда белый — поменьше — из санатория. И белый разорвал — опять конверт, рука Зины! А в этом конверте лежало его треугольное письмо с надписью от угла к углу: «Адресат выбыл». Не надпись, а каракули, словно писала Гришкина левая рука. И без штемпеля. Но Миша так и не заметил этого.
Вот он и выздоровел от ран и от любви. Глядя большими глазами на перстень, он повернул его на пальце несколько раз и улыбнулся — чудес на свете не бывает.
1947 г.
Встреча с березой
Шесть лет, проведенных в армии, и из них два года на фронте, не прошли для меня бесследно.
И не то что бы я стал нетерпимым в беседе или потерял приветливый облик москвича. Другое во мне совершилось.
Я ушел в армию восемнадцатилетним мальчишкой, и было это в тридцать девятом году, я был беспечным и некурящим, видел в жизни только яркие пятна, а проходивших мимо пожилых, сосредоточенных людей с потертыми портфелями не замечал. О своем месте в жизни я тогда еще не задумывался всерьез, должно быть, потому, что был мал, самоуверен, и не видел границ отпущенного нам времени.
Мне нравилась военная форма. Я с радостью надел ее, с восторгом замер в строю призывников. Полковая школа сделала меня немногословным и строгим сержантом. Я знал, что война будет и что враг мой готовит где-то оружие, я был готов к встрече.
Тут, кстати, можно вспомнить, как в июне сорок первого при первом налете «юнкерсов» я выскочил со своими товарищами из эшелона — в трусах и каске, и побежал спасаться по ровному полю, покрытому ромашками.
Но после этого, при лимонном свете угасающих ракет, я застрелил и штыком заколол в зигзагах окопа нескольких гитлеровцев. Потом я еще и еще попадал в такие положения. Иногда рядом со мною, раненные осколками, падали мои товарищи.
Я слишком долго — два года смотрел на мертвецов: лежал рядом с ними, хоронил их, и теперь вид мирных похорон и звуки траурного марша не вызывают во мне тоски и паники. Я уже не стараюсь думать о чем-нибудь постороннем, чтобы забыть о смерти, как это раньше бывало.
Но это тоже не все. Что-то случилось со мною на войне. В тридцать девятом году я не верил в мужские слезы, гордился собою, потому что ни одна слезинка не падала из моих возмужалых глаз.
На войне однажды зимой командир батальона капитан Фирсов вызвал меня в блиндаж и, выслав всех, бросил мне упрек, обвинил в трусости. Четыре ночи я со своим отделением где-то пропадал и не смог добыть ему живого фашиста из тех, чьи тонкие голоса поздними вечерами доносились даже сюда, в его блиндаж.