Через две недели Степан Абакумович принял вторую печь — Илько настоял на своем! В первую же ночь старик дал на новой печи рекордную плавку — девятьсот двадцать килограммов. Он сам завалил печь шихтой и все три часа ходил вокруг ванны, не выпуская лопаты из рук. Степан Абакумович был сердит, охрип, колючим басом он покрикивал через плечо на рабочих.
Выпустив первую плавку, он сам взвесил слиток и, оставив у печи маленького Тимофея, приседая на слабых ногах, побежал вниз смотреть плавку Ильи.
Он немного опоздал. Илья уже выпустил металл и теперь стоял перед сияющей изложницей, словно у изголовья больного, неподвижный и прямой: очки на лбу, темные глаза, околдованные умирающим в изложнице огнем, остановились. Старик определил на глаз: «Не больше семисот».
Вот когда остыл весь мстительный задор Степана Абакумовича. Он несколько раз взглянул на Илью снизу вверх, но так ничего и не сказал, не решился.
В этот момент на лесенке показался Василий. В последние дни он словно влюбился в Илью — бледный, ходил за ним и присматривался. Было похоже, что он догадался кое о чем, хотя Поля ничего не сказала ему тогда, при встрече, и Степан Абакумович честно хранил ее тайну.
Василий остановился, повел глазами на Илью.
— Все по местам! — резко крикнул ему старик.
Но и этот тревожный, горький крик Илью не пробудил. Он не заметил и рабочих, которые подошли, чтобы укатить изложницу. Не взглянув на Степана Абакумовича, он повернулся, стал подниматься по лесенке. И старик, разводя руками, пошел за ним. «Черт, — подумал он. — Вот так всегда у мужиков. Ни понять, ни утешить. Ни понять, ни слова доброго сказать не умеем!»
Илько остановился у своей печи, присел на корточки и замер, не сводя глаз с электродов.
— Что смотрите? Заваливайте шихту! — крикнул Степан Абакумович его бригаде.
Из пультовой вышла к ним маленькая женщина — инженер Селезнева. И с нею Поля в своем черном халатике с подвернутыми до локтей рукавами. Поля, став к Илье боком, быстро и сердито взглянула на него такими любящими глазами, что Степан Абакумович даже оглянулся — не стоит ли здесь этот несчастный жених? А тот, как назло, стоял у него за спиной, и знакомая странная улыбка — не улыбка блуждала на его красивом бледном лице.
— Упрямец! — сказала Селезнева, наводя на Илью круглое синее стеклышко. — На него, как на огонь, смотреть надо!
И всем сразу стало легче от ее спокойного, домашнего голоса.
— Ничего, Илюша, мы ее отремонтируем, твою старушку. — Селезнева опять навела на него стеклышко. — Вот кого я буду ставить в пример своим сыновьям! Я знаю, что он сейчас думает, — она загудела басом: «Хватит! Поеду на Магнитку!» — и засмеялась. — Ну, ты, мастер, проснись! Как, по-вашему, Степан Абакумович, бросит он когда-нибудь хлопцев своих, нас с вами? Пусть это даже Магнитка!
— Меня? — Степан Абакумович вздохнул. — Меня, пожалуй, бросит. — Он посмотрел Илье прямо в глаза. — Бросишь меня, стервец? — И пошел на него с кулаками.
Получив от старика удар в грудь, Илько, наконец, очнулся. Он широко расставил руки и, обняв Степана Абакумовича, встал, поднял его в воздух, и все рабочие в цехе загремели, зазвенели железом и закричали «ура», подбрасывая вверх рукавицы.
С этого вечера Степан Абакумович стал чувствовать у себя за спиной неприятно пристальный взгляд Василия. Моторист был странно послушен, проворные движения его выдавали твердую решимость. И старик, глядя на него, скреб щеку. Ему не хотелось, прямо руки не поднимались нанести новый удар Илье. Именно удар — Илько не мог ни о чем даже догадаться.
Но белокурый контролер стоял у мастера за спиной и, отобрав лопату у Тимофея, молча командовал всем на удивленье, подбрасывая шихту, сортировал известь не хуже Степана Абакумовича. У печи о нем уже говорили: «наш ударник». Он нравился рабочим, непонятное мастеру веселье напало на них, на его «чертей». Ни на минуту не останавливаясь, они бегали от весов к печи, от печи к весам, подтаскивая шихту.
— «Тонну сниму!» Брось загодя хвалиться! — вызывающе на весь цех орал из темноты Тимофей. — Как будто мы не могли на той печи, на старушке, что-нибудь сделать!
— Слышь, Илько! Ты на этой, на новой, тонну сними попробуй! — кричали рабочие, с ходу высыпая перед Василием шихту, переворачивая ящик.
— Хо-хо-хо! — гулко отозвался Тимофей, потирая руки, проходя мимо, поглядывая то на Василия, то на соседнюю печь. — У нас тоже работать умеют!
— Прекращай базар! «Хо-хо-хо!» Петухи! — резкий басок Степана Абакумовича обрывал страсти, и у печи наступало вполне приличное молчание. Но дела это не меняло — старик видел: будет, будет новый удар Илье.