Митхад-паша сидел в углу на скамье и курил наргиле[112], а пять-шесть эфенди курили папиросы, безмятежно дремали и глубокомысленно безмолвствовали. Вступив в этот «чертог Фемиды», кир Георгий согнулся в дугу, коснулся рукой пола, потом приложил ее себе к поясу, ко лбу, к темени и произнес:
— Да будет этот вечер счастлив для вас!
— Да будут счастливы слова твои! — ответили турки, кинув на губернского чорбаджию ленивый, рассеянный взгляд.
Митхад-паша продолжал курить, мигая правым глазом и пыхтя от сытости, а кир Георгий стоял и глядел ему в глаза масленым взглядом, ожидая, когда же, наконец, предложат сесть. Прошло пять минут. Наместник султана в Дунайском вилайете восседал важно, величественно, погруженный в задумчивость, свойственную великим людям и всем хаджи колчам; короче говоря, он напоминал корову, которая, опорожнив свою кормушку, вышла из хлева погреться на солнышко. Эфенди тоже молчали, так как маленькие люди имеют обыкновение подражать начальству. Когда прошло пять минут, Митхад-паша указал пальцем свободное место на скамье, и кир Георгий, давно знакомый с допотопными манерами тюркской расы, поклонившись еще раз, уселся среди вершителей правосудия. Были повторены прежние приветствия, только в обратном порядке: Митхад-паша и его чиновники сказали Георгию — «Да будет этот вечер счастлив для вас!», а кир Георгий ответил — «Да будут счастливы ваши слова!» После этой торжественной церемонии Митхад-паша кинул на стол перед «важным гяуром» свой кисет и приказал слугам подать ему кофе. Когда это было исполнено, когда кир Георгий закурил и принялся хлебать свой кофе, Митхад-паша, взглянув на него покровительственно, спросил:
— Что нового в городе?
— У меня важные новости, — ответил кир Георгий.
— В чем дело? Говори! — приказал управитель Дунайского вилайета.
— Наши мерзавцы составили тайное общество… У них заговор… Они готовят восстание, — промолвил Георгий с таким видом, словно у него пожар в доме.
Сонная физиономия Митхад-паши оживилась; глаза его приобрели кошачье выражение, нижняя губа выпятилась, голова затряслась.
— Кто эти мерзавцы? Кто принимает участие в заговоре? Кто готовит восстание? Против кого оно? — стал расспрашивать он, глядя на кира Георгия, как резник на боднувшую его корову.
— Молодые бездельники… Смил с Иваном… Говорят, Стойчо Голый с ними, — ответил Георгий, качая головой.
— Что ж, придется им познакомиться с Митхад-пашой! Я давно знал, что учителя — бунтовщики. Только улик было недостаточно. Ты можешь доказать, что Смил — бунтовщик? Докажешь — большую награду получишь. Я давно собираюсь порастрясти ваши школы и подрезать крылья вашим учителям. Рассказывай, что тебе известно, — сказал Митхад и весь обратился в слух.
— Ненчо Тютюнджия сообщил мне, что несколько молодых бездельников собрались вчера вечером у Стойчо Голого и пели бунтовские песни. Смил сказал, что болгары должны защищать свои права до последней капли крови, а дочь Стойчо запела:
— Эй! — крикнул Митхад-паша и ударил в ладоши.
Два жандарма вошли, поклонились и застыли в ожидании.
— Пойдите приведите Ненчо Тютюнджию! — приказал Митхад-паша.
Жандармы ушли.
— Я давно знал, что Смил — человек опасный, — продолжал Георгий, — но мне хотелось захватить его с поличным и разоблачить по всем правилам. Я обманул его, сказал, что хочу его своим зятем сделать, и старался выведать, чем он дышит, с кем водится. Но он хитрый, как лисица. Раз пришел ко мне и завел речь о том, что, мол, чорбаджии — мошенники, паши грабят население, у правительства нет ни чести, ни совести, турки — кровожадные волки и что старых мироедов надо истребить. «Зачем истребить?» — спрашиваю. «Затем, что они продают наш народ, нашу национальность, наше достоинство», — ответил он. «Не говори мне таких слов, — возразил я ему. — Я верноподданный султана и обязан отдать тебя в руки правосудия». А он мне: «Пока, говорит, в Болгарии существуют такие негодяи, наш народ будет подвергаться всяким насилиям и носить на шее тяжкое ярмо турецких варваров».
«Он совершенно прав», — подумал Митхад-паша.
— Моя Марийка влюбилась в этого бродягу, — продолжал кир Георгий, — и просилась за него. Но я еще с ума не сошел. Утром послал за Ненчо Тютюнджией. Человек богатый, известный… Мне бродяги в доме не нужны!