— По-твоему выходит, что и турки ни в чем не виноваты, когда режут и оскорбляют нас: ведь они вольны делать, что хотят, и жить так, как им кажется лучше, — заметил как-то раз Смил.
— Конечно, не виноваты. Виноват не тот, кто бьет, а тот, кто позволяет, чтоб его били. Природа дала волам рога, а человеку руки и разум, — заявил Цено.
— Но та же природа заставляет даже животных объединяться и защищать свои интересы от общего врага, — сказал Смил.
— Я не говорю, что нам не надо защищать свои интересы. Я только не хочу, чтобы мы с тобой защищали их, а миллионы двуногих животных ждали, когда им поднесут готовое и жареные рябчики сами им в рот полетят. Коли речь идет об общих интересах, надо, чтобы мы все их защищали, а коли, о частных — пусть каждый хлопочет о себе. Если б я когда-нибудь решил повести борьбу за общие интересы, то прежде всего заставил бы отца встать во главе нашей четы, так как его интересы теснейшим образом связаны с народными. Когда Болгария будет свободна, отец одним из первых начнет бороться за чорбаджийский класс, то есть за свои собственные интересы. Поняли теперь, в чем заключаются мои взгляды? — сказал Цено, весело смеясь.
Из вышеприведенного разговора явствует, что менаду Смилом и его будущими шуринами существовала братская дружба, основанная на одинаковом умственном развитии и одинаковой цели. Как-то раз Смил разговорился с Цено, с которым был ближе, относительно своих намерений, то есть женитьбы.
— Сестра — очень хорошая девушка, но совершенно неразвитая. А тебе нужна жена, которая помогала бы тебе во всех твоих предприятиях. Дочь дедушки Стойчо — более подходящая, хоть и бедная, — сказал Цено.
— Марийка еще молода, а молодое существо может развиться, стать лучше, — возразил Смил.
— Я люблю спорить и рассуждать. Так что если иной раз ошибусь, ты припиши это моей страсти. Слушай. По-моему, женщина никогда не забывает своего родного гнезда и женских привычек. Никогда любовь не заставит ее совершенно отвернуться от окружающей среды и от своих собственных навыков, — даже когда она сама захочет начать против них борьбу, когда окружающее и эти привычки встанут крепкой стеной между нею и ее возлюбленным. Мужчина может переменить образ мыслей и позже, но женщину необходимо воспитывать с малых лет в определенном направлении.
— Это неверно, — сказал Смил.
— Увидим, — ответил Цено.
V
В одной роще между Рущуком и Тырново горел большой костер. Вокруг стояло несколько распряженных телег, а неподалеку, на зеленой траве, лежали три странной формы седла: с высокой лукой и стременами, похожими на большие металлические чашки. Дальше были разбросаны какие-то предметы, похожие на раскрытую книгу, положенную переплетом вниз: это были вьючные седла, перехваченные крест-накрест толстыми ремнями. У костра были расстелены медвежья шкура и пиротский коврик. На соседнем дереве висели уздечки, плети, переметные сумы, торбы для овса. К дереву, озаренному красными отсветами костра, было прислонено шесть ружей; три из них принадлежали к так называемым «сливенским», два к «даалийским», а шестое было «арнауткой». Над ними висели всякие патронташи, ятаганы, роговые пороховницы и несколько ранцев. По обе стороны костра было вбито в наклонном положении два кола с крючком вверху. На них висели два медника[108]. Вода в медниках начала уже закипать. Шагах в десяти от этого места стояла полуразрушенная хижина, в свое время носившая название корчмы. Перед ней какой-то молодой парень разговаривал со старухой. Старуха курила маленькую трубочку, время от времени сплевывая, и отвечала парню сердито. Физиономия у нее была странная, но своеобразная. Думаю, что биография ее оказалась бы еще своеобразней, если бы только дошла до сведения тырновских кумушек, которые любят даже на свинью колокольчик повесить. Лицо старухи было сухое, скуластое, волосы — белые, но густые, глаза горели живым огнем. На первый взгляд она производила впечатление какого-то сверхъестественного существа. В окрестных селах ее считали ворожеей, колдуньей, ведьмой.