Сейчас, как и всегда при каждом начале работ по восстановлению очередного моста, он напряженно думал об установке пролетных строений. Надвижка здесь не годится, — слишком широка река. Сколько времени займет возня с краном? Опять эта канитель с тросами… В соседнем батальоне из-за неравномерного натяжения случилась недавно беда — перекос пролетного строения. Чуть все к черту не полетело… После этого Шерстнев особенно задумывался над ролью тросов, талей, полиспастов. Все известные Шерстневу, не раз его злившие недостатки разных систем крана мешали теперь, как никогда. И хотя Шерстнев был на отличном счету у командования, он почувствовал сейчас себя преступником. А если он не преступник, то прав был Барбашов: он просто бездарность. Так чувствовать необходимость нового крана и не быть в силах изобрести его может только бездарный человек. Он — средненький, добросовестный прораб, не больше того, к этому надо привыкнуть; в конце концов, он же не честолюбив, он все равно будет работать в полную меру своих сил.
Он взглянул на мертвое небо. Оно ничего не обещало ему. Кто-нибудь другой разгадает все загадки, а он станет послушным его последователем и учеником. Небо юности остается, оно живет, только он не может прочесть в нем то, на что надеялся, о чем мечтал. И вдруг звезда сорвалась там, наверху, и потухла… Это закатилась его звезда. Внезапным, механическим, жестким вылетом она ушла, исчезла, чтобы никогда больше не вернуться.
Потух его талант. Отлетел, как эта звезда, проглоченная черной ночью. Она закатилась сама, без этих дурацких тросов.
И вдруг разогнувшийся профессор, багор, консоль — все разом вспомнилось ему, и жарко ему стало в эту лютую зимнюю ночь.
Он остановился.
«Без этих дурацких тросов…»
Конечно же, надо убрать тросы! Нужна жесткая конструкция. И он удивился простоте разгадки. Он уже явственно видел будущую конструкцию, в воображении своем он производил вычисления, делал первый эскиз…
Это было жаркое лето, а не свирепая зима. И небо не было мертвым и неподвижным. Над ним вновь раскинулось небо его юности, небо, которое никогда не обманывало его и много раз еще поможет. Оно было глубоким и радостным. Оно было за него, за стремительное движение на запад…
В батальоне не поняли, почему командир вдруг стал так весел и оживлен. Прошел даже слух о больших победах, о которых уже известно в штабе, но рано еще объявлять всем.
А Шерстнев, как веселый ребенок, распоряжался работами. Он решил поставить здесь пролетные строения двумя кранами — с этого и того берега, а в то же время он воображал будущий мощный кран, который в каких-нибудь полчаса будет проделывать всю работу по установке мостовых ферм.
При приемке моста он подал рапорт командованию, и генерал вызвал его к себе.
Сухощавый, неулыбающийся, с глазами как точки, он говорил ему:
— Мысль ваша ценна. Сколько времени вам нужно на чертеж новой конструкции?
Шерстнев назвал минимальный срок.
И вот уже не оттащить его от формул и эскизов.
Странно, мысль о жесткой конструкции была не нова для него, он просто не выделял ее среди других соображений как главную, и вдруг она мелькнула молнией, как решение задачи.
Затем он был направлен к специалисту по кранам в Москву.
В холодном здании он нашел комнату, в которой, ежась, сидел тот самый профессор, которому он некогда бросил в лицо грубое слово. Он подумал на миг о том, что впервые показывает новое свое открытие не Билибину, а другому человеку. Куда делся Билибин? Хорошо бы услышать его обычное: «Вот это вещь! Это — точно!»
Но, видно, война и тут все переставила.
Профессор поднял голову, взглянул на него и узнал сразу. В маленьких умных глазах его мелькнуло веселое воспоминание.
Он встал, протянув руки:
— Великий изобретатель? Рад, очень рад. Новый кран?
— Да, — ответил Шерстнев.
— Давайте, давайте. Скорее!
Он взял протянутую Шерстневым папку и, быстро открыв ее и перебирая листы, говорил:
— Ерунда… ерунда… Правильно, что ерунда, хотя очень невежливо, очень. Нельзя так кидаться на старого человека. Можете, бурный человек, просто поспать несколько часов, пока я все это изучу?
Через шесть часов он, попивая горячий чай, говорил сухо, точно, деловито:
— Одобряю. Интересный вариант. Очень интересный. Вас следует немедленно включить в уже работающую группу. Дело в том, что я буду настаивать на вашем откомандировании из армии. Так и знайте. Придется вам расстаться с военными петличками и вернуться к спецодежде. Ваш вариант очень ценен. Может быть, это не лучшее, но ведь вы будете и дальше совершенствовать, человек вы беспокойный… Я написал свое мнение, вы его прочтете; я заканчиваю его необходимостью освободить вас от вашей прорабской работы, хотя о ней ходят легенды. Но я знаю, что вас отпустят. Уже несколько раз стоял вопрос о вас, а тут вы и сами явились. А теперь извольте ко мне.