Белебей раздумывал:
— Я, товарищ Вырубов, сюда торопился, чтобы первому на себя донести. А было так: говорю я с десятником Смурым, а оттуда, где я их оставил, вдруг слышу грохот. Ну, думаю, оставил их одних — они в гору и полезли, а там — струи. И сюда бегом. Дело несомненное, товарищ Вырубов.
— Несомненное, — отвечал технорук.
А управляющий рудником Олейников шел по поселку домой. Он шагал как автомат, держался прямо, не сутулясь.
Из ближайшего садика выбежала рыжая собачонка, чтобы залаять, но, почуяв знакомый запах, завиляла хвостом. Из ворот следующего домика выскочил огромный белый пес, распахнул пасть и, словив муху, побрел назад. И так до самого футбольного поля собаки униженно виляли хвостами управляющему соляным рудником Олейникову.
На футбольном поле босоногие мальчишки, в драных штанах и грязных рубашонках, с визгом крутились вокруг мяча и кричали друг другу:
— Бей по голу! Бей по голу!
Олейников прошел мимо, не слыша и не видя их, с немигающими, как у автомата, глазами. Он шел домой.
За футбольным полем — будущий театр, а дальше — аллея белых акаций до самого дома технорука. Вот и дом технорука. А вот и крыльцо управляющего рудником.
Олейников взошел на крыльцо, вытащил из кармана черного кителя ключ, отворил дверь, переступил порог, последним усилием захлопнул дверь, и тут механизм автомата испортился: Олейников свалился без сознания на пол.
Он очнулся на кровати. На лбу его лежало мокрое полотенце. Рядом, на табурете, сидела Франя.
Олейников сказал:
— Ты жива?
Франя отвечала:
— О твоем обмороке знаю только я. Я на крыльце отпустила технорука. Я не лазила на гору и осталась жива.
Франя не сказала мужу, что художник Лютый погиб.
Она осилила мужа.
Она видела его лежащим на полу без сознания — из-за нее.
И теперь только она поняла по-настоящему: брат Гриша застрелился. Ей стало жалко брата, и она расплакалась.
— Не надо, — сказал Олейников.
И Франя утерла слезы, глянула искоса на Олейникова и улыбнулась: на юге человек — что подсолнух, всегда воротит голову к солнцу.
— Теперь все, все должно быть хорошо.
Олейников скинул с головы мокрое полотенце, встал с кровати и зашагал по комнате — не так, как обычно, а на этот раз засунув руки глубоко в карманы черных штанов и слегка опустив голову.
Потом он поднял голову и остановился перед Франей.
— Ты должна знать: если бы ты погибла, я бы теперь уже совершенно успокоился и пошел бы на работу. Никакая катастрофа не собьет меня с моего пути, даже твоя смерть.
Франя покорно слушала. Она простила Олейникову все за одно слово «даже».
Управляющий соляным рудником Олейников терпеливо разъяснил приглашенному из города художнику план работ по росписи стен театральной залы.
— На стенах должно быть шесть картин. Искусство должно показать рабочему смысл того, что он делает. Поэтому картины должны быть вот какие: первая…
И он повторил точь-в-точь то же самое, что говорил уже художнику Лютому.
Потом он подал художнику руку, повернул круто и пошел через футбольное поле к конторе рудника. На нем сегодня клеенчатый, от пыли, плащ: ветер нес над степью черные сухие вихри.
Из конторы он пошел домой, где его уже ждал приготовленный Франей обед. Он так условился: обед — в четыре часа дня.
После обеда он удалился к себе в комнату и лег на кровать. Для полного отдыха он, прежде чем лечь, взял со стола «Строительную механику» Нижинского и развернул книгу на любимейших страницах описания испытательной машины — машины Эмери.
Машина Эмери определяет с одинаковой точностью силу, которая ломает железную штангу, и силу, которая рвет конский волос.
Откинув книгу, управляющий рудником Олейников думал о том, что хорошо бы механизировать в человеке все, кроме мысли: все чувства, ощущения, желания, — так, чтобы машина не только работала за человека, но и радовалась и страдала бы за него. Тогда огромная испытательная машина — машина Эмери — определит силу, которая ломит человека. Освобожденная мысль сможет холодно разъять механизированную жизнь, отделить радость от страдания и уничтожить страдание.
Надо до тех пор держать в плену все, кроме мысли, пока всякая возможность страдания не будет устранена. Тогда можно будет разбить машины, освободить чувства и желания, потому что из машин, созданных и уничтоженных человеческой мыслью, вырвется одна только радость.
1923
Однофамильцы
Портной Чебуракин допил бутылку и, вдруг рассердившись неизвестно почему и на кого, швырнул ее в открытое окно на улицу.