— Кланяется, — повторил нищий, кивая головой.
— Вот. Он все тебе и сделает. А теперь списывай адрес. Карандаш-то здесь.
Списав адрес, нищий поднялся со стула.
— Ну, пошел! — гнал его портной.
— А как я доеду?
— Тьфу черт!
Портной сунул руку в карман и выбросил нищему деньги. Тот подхватил. И когда ушел нищий, тоска окончательно одолела портного. Он взял гармонику, выбрался в окно на улицу и пошел заполнять жаркую тишину города громчайшими и похабнейшими частушками.
А Сергей прямо от портного отправился на вокзал. Уже далеко от мастерской он заметил, что оставил у Чебуракина шапку. Возвращаться за шапкой показалось ему неудобным. Он махнул рукой и двинулся дальше с непокрытой головой.
На вокзале, в буфете, он купил французскую булку и встал в очередь на билет. Стоял он в очереди всю ночь, а наутро сел в поезд. Ему было все равно, куда ехать и где жить. Так уж лучше там жить, где есть хоть какая-нибудь надежда на работу. Да и казалось ему нечестным обмануть доброго портного и тратить деньги в Новороссийске. Что он сказал бы портному, если б еще раз встретился?
Никита Константинович Козлов и не подозревал, какие надежды питает однофамилец. Весь день он работал, а по вечерам обычно прогуливался — иногда один, иногда с кем-нибудь.
На этот раз он был один.
Летний вечер — это самое лучшее, что может предоставить человеку здешний климат. Летним вечером красная луна выкатывается из-за дальнего кургана, серебряные звезды обозначаются в черном небе и воздух колышется над миром такой, словно тут Евпатория, а не степное захолустье. Летним вечером в городском саду оглушительные марши духового оркестра гонят людей к веселью и бодрости, как бензин машину Форда. Но человек — не машина, и на разных людей одно и то же действует по-разному. Музыка шла прямо в сердце Никите Козлову, и сердце вздрагивало. Никита Козлов пил пиво в буфете за столиком и не глядел на людей, толкавшихся перед ним и ходивших мимо взад и вперед.
Капельмейстер положил палочку на пюпитр, оркестранты собрали свои трубы, флейты и фаготы и ушли. Никита Козлов допил пиво, бросил на столик деньги и встал. За оградой сада, на площади, он оглядел круг темных затихших домов и пробормотал:
— Эка сколько понастроили!
А понастроили не слишком много: весь город можно обойти в полчаса. Из одного Невского проспекта можно было бы наломать вдесятеро больше улиц, чем есть их в этом городе. И даже Геленджик устыдился бы единственного на весь город фонаря, который стоял в самом ненужном месте — у пустыря. Правда, раньше тут был не пустырь, а княжеский особняк, но особняк сгорел еще в октябрьские дни, а сам князь переселился на острова Таити, что в Тихом океане, чтобы там, в обществе чернокожих и обезьян, думать о своей неправедной жизни и умереть несчастным.
Никита Козлов помнил, как горел особняк. Он и сам подкладывал солому в комнаты. Теперь он занимал должность заведующего гаражом, и в его распоряжении было три автомобиля — один легковой и два грузовика. Кроме того, он работал еще по всеобучу.
Никита Козлов свернул с темной площади на темную улицу, споткнулся и выбранил луну: зачем она такая красная и плохо светит!
На его брань, как на свет, подошел человек. Никита Козлов разглядел только: человек был в солдатской гимнастерке и шапки на голове не было.
Человек спросил:
— Простите, вы не знаете, как отыскать товарища Козлова?
— Я и есть Козлов. Что угодно?
— Я уж третьего человека спрашиваю, — обрадовался незнакомец. — Наконец-то! Мне сказали, что вы пройдете тут из сада, а в сад входная плата…
Никита Козлов перебил:
— Что вам угодно?
— Меня направил к вам портной Чебуракин, новороссийский. Просил кланяться. А моя фамилия — Козлов.
— Портной? Чебуракин? — И Никита Козлов пожал плечами. — Не вспоминаю. Если вам что нужно, приходите в служебные часы.
— Я сейчас с поезда, — забормотал незнакомец, — а завтра воскресенье… Впрочем, простите, действительно. Вы совершенно правы. Я поторопился, я лучше в понедельник. Простите. Это ужасно вышло глупо.