Когда она вернулась, Черныш, неодобрительно оглядывая Йорку Кащеева, спрашивал:
— А вы кто такой будете?
— Летчик, — отвечал Йорка Кащеев.
Черныш жалостливо покачал головой.
— Плохое ремесло. Представляю себе живо, как это скучно вам, должно быть, все летать да летать. Удивляюсь, зачем это и есть на свете такое ремесло.
— Повесьте свои штаны на забор и удивляйтесь перед ними, — возразил Йорка Кащеев. — А передо мной удивляться нечего!
Черныш отвечал кратко:
— Драться я о-го-го как умею!
— Намереваешься?
И Йорка Кащеев поднялся со стула.
Лиза подбежала к Чернышу:
— Простите меня, товарищ Черныш. Это я во всем виновата. Вы уходите лучше. Не надо драться!
— Уходить? — удивился Черныш. — То есть как же это — уходить? Не представляю, зачем мне от невесты уходить. Это явление неправильное. Я его враз прогоню!
— Я за вас не иду, — отвечала Лиза. — Вам отец напрасно это говорил.
— Не представляю, — растерялся Черныш. — Как же это — «не иду»? В таком случае я, извиняюсь, отказываюсь.
И он пошел к выходу. Никто не удерживал его.
— Вот и отказался, — повторил Черныш и, остановившись, обернулся к Чаплину. Тот молча сидел, не желая вмешиваться. Пусть сами решают как знают — ему, в конце концов, все равно, с Чернышом уйдет Лиза или с Йоркой Кащеевым.
Йорка Кащеев, усмехаясь, глядел на Черныша.
— Эге! — сказал он. — Личико-то каково! Расскажите: как на том свете — хорошо? Вы когда, малахтарь, оттелева приехали?
Черныш заговорил, моргая глазами:
— Это что же выходит? Это за что же вы из меня комедию устроили?
Чаплин молчал. Черныш озлился вдруг.
— Отказываюсь! — закричал он. — Не надо мне этого. Сам отказываюсь. Мне невеста не понравилась: очень некрасива!
— Но-но, — перебил Йорка Кащеев. — Ступай, ступай. Нечего фасон давить.
— Это не ты, сукин сын, меня гонишь, а я сам по своей воле ухожу! — кричал Черныш. — И всем так представлю: некрасивая невеста. В стихах пропечатаю. Эх, время не то: завертелись бы вы у меня все вьюном!
И он ушел.
— Да, — сказал Йорка Кащеев, — на таком самолете далеко не улетишь. Очень древний самолет, покореженный. И мотор, должно быть, с течью.
И он взглянул на Чаплина.
— Дерьмо! И откуда только такие хари повылазили!
— Действительно, — подтвердил Чаплин. — Он так себя повел, что я и не ожидал даже.
Йорка Кащеев с ненавистью отвернулся от него и обратился к Лизе:
— Идем ко мне.
— Идем, — отвечала Лиза.
И Чаплин остался один в комнате. Он придвинул к себе тарелку с винегретом и спокойно стал есть: ведь его ни в чем нельзя было обвинить, он вел себя вполне лояльно.
В эту ночь дворничиха, постояв у двери Йорки Кащеева и послушав, пошла к себе, покачивая головой и бормоча:
— Нет, видно, не сестра. Так с сестрой люди не поступают.
Узкая улица, пересекающая проспект, была темна. Только в шестом от проспекта доме весь первый этаж был ярко освещен: тут помещался ресторан. Перед рестораном терпеливо ждали извозчики, у подъезда толкались папиросники. А внутри, там, где светло и дымно, оркестр заглушал пьяный гул. Там шумели люди, которых ничто — даже угроза расстрела — не смогло бы заставить отказаться от вина.
Черныш первый раз был в таком большом ресторане. Он, попивая вино, оглядывал залу и людей с восторгом и недоумением. Он уже допил бутылку, когда за одним из столиков зашумел человек в военной фуражке без звезды и в штатском костюме. Человек кричал:
— Деньги требовать? Да я, может быть, кровью за это пиво заплатил!
Официант, взяв его за плечи, тихо толкал к выходу. Шумный человек, размахивая руками, не в силах был даже обернуться к официанту. Бессмысленно выпучив черные сердитые глаза, он выпускал матерную брань в количестве, изумительном даже для метрдотеля, который очень любил ругаться и матерился вкусно и со смаком.
Выпитое пиво и дружеские толчки официанта бросали человека из стороны в сторону и кинули наконец к столику, за которым пил инвалид. У инвалида не хватало левой ноги, и недостающую ногу заменял ему костыль, прислоненный рядом к стене. Пьяница схватил костыль и взмахнул им. Официант отпрыгнул, сидевшие за ближайшими столиками вскочили, убегая от ударов.