— Я еду во Фресно. Если хотите, подвезу.
Он поднялся, не дожидаясь помощи. Ему хотелось поблагодарить, но он просто был не в состоянии смотреть сейчас на кого бы то ни было. В машине он вытер с лица кровь и слезы.
— За городом не часто попадаются пьяные.
— Я страшно благодарен вам, — сказал он шепотом. — Мне не хочется разговаривать.
— Но вы не против, если буду говорить я?
— Нет.
— Так вот, я увидел вас не только что, а еще раньше, когда вы вышли из виноградника. Я решил, что должен подъехать и справиться, каково вам тут. Не знаю почему. Не мое ведь дело. В другой раз я проехал бы мимо. Вот и все.
Водитель замолчал и больше уже не проронил ни слова до самого города. Они приехали в центр, он поставил машину на стоянку, и мужчина повернулся посмотреть на него — в первый раз — и поразился, увидев совсем молодого человека, почти юношу.
— Ивен Назаренус, — сказал мужчина.
— Знаю, — кивнул юноша. — Я сын Коди Боуна. Я знаю Дейда. Вы очень похожи. Коди сказал мне, что видел вас на станции. — Он улыбнулся и вылез из машины.
Мужчина тоже вышел и зашагал прочь. На углу был бар, он вошел туда, окинул взглядом пьющих у стойки, потом снова вышел на улицу. Подъехало такси, из него высадились молодой человек и девушка, и Ивен занял их место.
— В аэропорт, — сказал он.
В аэропорту он попросил билет на Сан-Франциско, потом зашел в телефонную будку и попробовал дозвониться к своему брату. В отеле сказали, что брат его вышел. За пять минут до отлета он позвонил еще раз и услышал в телефон голос своего брата.
— Я вылетаю в Сан-Франциско. Можешь меня встретить?
— Конечно. Когда?
— Через час, я думаю.
— Я буду там. — И через мгновение: — Ивен?
— Расскажу, когда встретимся.
— Хорошо.
Он вышел из кабины и направился к самолету.
Он увидел своего брата, мужчину лет пятидесяти, — тот стоял у выхода, чуть в стороне от группы человек в семь-восемь, в которой были мальчик лет четырех и девочка лет шести. Подойдя к выходу, Ивен Назаренус взглянул на этих малышей и почувствовал, что любит их и страшно жалеет.
Братья быстро оглядели друг друга. Ивен предложил:
— Может, пройдемся?
— Давай.
Они молча пошли по шоссе в сторону Сан-Франциско.
Он рассказал брату тихо, вдруг.
— Как Рэд? — сказал его брат.
— Из-за него у меня сердце надрывается, Дейд, но она его мать.
— Как Ева?
— И из-за Евы.
— Как Суон?
— Что?
— Как Суон?
Младший брат остановился. Он не был уверен, что не повернется сейчас и не уйдет.
— Ты, может, шутить вздумал, а, Дейд?
— Как мать твоих детей, Ивен?
— Ты не слышал, что я тебе рассказал?
— Все слышал. Как Суон?
Они молча зашагали дальше и вышли на перекресток.
— Куда ведет эта дорога? — сказал Ивен.
— В Сан-Бруно.
Младший брат повернул на дорогу в Сан-Бруно, старший за ним.
— О чем же мне спросить тебя?
— О чем угодно, Дейд. Спроси, почему я не убил ее.
— Ладно. Почему?
— Потому что люблю. Что это с нами такое?
— Как она?
— Не знаю. Наверное, умирает. Что это с нами такое, а, Дейд?
— А дети что-то знают?
— Рэд не может докопаться, отчего в твоем доме пахнет камнем. Что это такое с Рэдом, Дейд?
— Он знает?
— Знает. Сейчас он уже знает. Запах кожи от стульев в твоей гостиной. Кофе он нашел на книжной полке, а букет засохших роз на камине, в серебряной вазе. Он хотел узнать, откуда же запах камня — не от тебя ли, от одинокой жизни в доме, в котором когда-то было трое детишек — два сына и дочь. Сейчас он уже знает. Что-то знает. Он очень привязан к ней. Он любит ее, как я, и вдобавок еще по-своему, больше, сильнее. Что это такое с нами, Дейд?
— Я знаю, откуда запах камня, — сказал Дейд.
— А что это за букет?
— Ее.
— Как она? Как твоя жена, Дейд?
— Не знаю, Ивен.
— Меня легко было спрашивать, — сказал младший брат. — Меня ты спрашивал, но вот я спрашиваю тебя, а ты в ответ — не знаю. И это все? Мне уже жаль ее. Все это не из-за нашей ли гордости? Ты не знаешь. И это все?
— Это все, Ивен.
— Спустя столько времени? Спустя девять лет?
— Да.
— Почему? Кто мы такие, в конце концов? Кем себя мним?
— Все это так или иначе скверно, — сказал старший брат, — но еще скверней, если у человека нет гордости.
— Ладно, Дейд, — сказал он. — О господи, ладно. Но неужели нам нельзя быть сквернее? Неужели нам нельзя быть скверней других?