Ей достаточно было посмотреть, каким образом ее брат набрал свои девятьсот тысяч очков, — и вот уже она набирает целых два миллиона девятьсот тысяч и плюс еще три блестящие звездочки. И разве я, их отец, не сказал тогда ей и ее брату: «Черт побери, эта девочка гений! Она умеет делать все, что умеют другие, и у нее это получается быстрее и лучше, и она даже не заинтересована ни успехом в искусстве, ни победой в игре с мраморными шариками. Единственное, что ей нужно, это выйти замуж за хорошего парня. Бэби, ты гений! Ты радость моего сердца!»
Я рассказываю вам, как все это было и что мы делали, и я хочу вот так же продолжать свой рассказ. Мы знаем, что говорить-то, в сущности, нечего, разве не правда? Мы знаем: ничто из того, что мы говорим или делаем, не лучше, чем что-то другое, что мы также могли бы сказать или сделать, разве не правда? Так не все ли тогда равно? Мы жили в тот день, и разве это было не здорово? Мы шли по узенькой улице, где были лавки арабов, и разве мы не заглянули в одну из этих лавок — полюбоваться на собранный в ней хлам? Разве одно это мгновение не было нашей вечностью? Мы купили пакетик неочищенных орехов и очищали и ели их — разве нет? — идя вдоль узенькой улицы в Париже в очень жаркий день в середине июля тысяча девятьсот пятьдесят девятого года. И помни, брат мой, что для меня все это началось очень давно — в 1908 году. Это началось еще раньше для моего отца и позже — для моего сына и моей дочери, но для меня, начавшего в 1908-м и в 59-м находящегося в Париже, о брат мой, поверь, это кое-что значит: это значит — я, это значит — я был, и если есть хоть какое-либо иное значение у чего бы то ни было и где бы то ни было, ты, пожалуйста, напиши и расскажи мне об этом.
Живи и смотри. Внимательно всматривайся во все. Не дважды, не трижды, но биллион и три раза, и наконец — еще один последний взгляд, потому что все схватывается и постигается именно этим последним взглядом. Я есть, я был, но послушай, о брат мой, где же теперь мои ноги и где мои руки?
…Пусть речь пойдет про книгу, или, я бы сказал, про моего кита, тигра, утес, дерево, реку или море — как вам угодно. Не про собственную мою книгу, не про одну из тех, которые уже написаны мною, не про ту, которую я пишу сейчас или намереваюсь написать в будущем, но про книгу вообще, про книгу всего написанного, всеми нами, про всех про нас и для нас для всех, если допустить, что мы и впредь сохраним желание читать, что и впредь не иссякнет наш интерес к чтению, наше стремление знать, какими в то или иное время мы были, чем занимались, что и зачем делали и как это отражалось на нас и что мы при этом чувствовали. Книга, о которой речь, это нечто подобное библии, но если назвать ее по-другому и точно, это — Книга человеческая, или Книга Человека.
О том, что нам нужна новая библия, я стал думать, когда мне было лет двенадцать, не больше, но разговоров об этом я тогда ни с кем в особенности не заводил. Бывало, брошу словечко в компании ребят, когда жарким августовским днем соберемся мы в сквере во Фресно и лежим себе растянувшись в тени высокого дерева и болтаем о том о сем, но вижу, что идея моя ничуть их не увлекает, а так только — перебросились с ленцой об этом, как и обо всем прочем, что взбредет в голову. Вот бы, говорю, заиметь нам свою библию, чтобы все в ней было про нас, а не про этих людей, живших в такую давность. А кто-то говорит: «Да, плюс немножко денег».
Идея книги не продвигалась. Я не хотел на нее напирать. Я уверен был, что это идея хорошая, но замечал, что все вокруг, кого я знаю, все, кому я только ни заикнусь о ней, заинтересованы совсем другими вещами. Нет так нет, неважно, я мог подождать.
Шли годы, и я стал все чаще и чаще раздумывать о книге, о путях и средствах ее создания и говорить о ней то с тем, то с другим, с кем мне случалось завязывать разговоры. Нам нужна, говорил я, книга про нас, про нас нынешних, не про вчерашних и не про завтрашних. Нам нужна своя новая библия, книга для каждого дома, для каждой семьи. Мы должны собрать и сказать в ней все, что сегодня знаем, пускай даже знаем мы очень немногое. Мы должны подобрать для нее писателей, и сделать это надо осмотрительно, с толком…