Но что бы то ни было, смех обрел для него форму и смысл огня. Он не видел его. Он ничего не видел, но он почувствовал его запах, а потом услышал его, сперва как взрыв — словно в легкие, охваченные страшной жаждой, вдруг хлынул воздух, — потом как тихий гул. И наконец его всего уже охватило смехом.
— Суон? — сказал он. — Рэд? Ева?
В доме на винограднике в Кловисе, пять часов спустя, доктор Элтоун, спавший в гостиной, вдруг приподнялся и сел на диване, потому что он услышал чьи-то рыдания.
Он встал и направился через темный коридор к комнате Рэда.
Мальчик плакал во сне. Доктор Элтоун включил свет в коридоре и прислушался.
— Папа? — сказал мальчик. — Мама?
Он снова всхлипнул, потом затих — погрузился в сон. Доктор посмотрел на свои часы и с удивлением подумал, что могло задержать до сих пор отца мальчика. Он пошел обратно к дивану, но вместо того чтобы снова лечь, он сел и остался сидеть в ожидании.
ПАПА, ТЫ С УМА СОШЕЛ!
Повесть
АРАМУ САРОЯНУ
Что бы и когда бы ни написал писатель, одно вполне и всегда верно — он мог бы за это же самое время написать и что-то совсем другое. Начать новую книгу — это всегда значит решить, о чем и как ты напишешь. Такое решение — половина книги для каждого писателя, больше чем половина — для некоторых, для меня же оно — вся книга. Сесть и написать ее уже невеликий труд, и писателю ничего не стоит с ним справиться. Я решил написать эту повесть, потому что так попросил меня ты, в 1953-м, когда тебе было десять, и потому что в 1918-м, когда я сам еще был десятилетним мальчишкой, мое писательское искусство не равнялось тому, что я хотел бы сказать. И вот теперь, наконец, я ее написал, я, а вернее — ты. И сделать для этого мне пришлось совсем немногое — только вспомнить себя десятилетним, наблюдать — тебя, сложить наши «десять» вместе и прибавить к ним мои «сорок пять». Твой голос и твоя походка — плоть этой книги, твой взгляд — ее стиль, ясный и непосредственный, окрашенный то серьезным раздумьем, то ироническим восклицанием, то загадочным смехом, смотря по тому, оказывается ли предмет, тебе открывшийся, подлинным или фальшивым, или — и тем и другим, или — ни тем ни другим. Вложить все это в простое повествование — легчайшее дело на свете, когда ты уже начал его и делаешь, и вот оно — сделано. Благодарю тебя и люблю.
— С днем рождения, — сказал мой отец.
Он вытащил из кармана пиджака книгу и вручил ее мне.
— Спасибо, папа, — сказал я. — Это как раз то, чего мне хотелось.
— «Нижняя челюсть», — сказал он. — Моя последняя и заключительная повесть. Прими же ее, а с ней заодно и мой труд.
Я оглядел «Нижнюю челюсть» снаружи. После чего я взглянул на первую страничку и потом на последнюю.
С виду книга была превосходная.
— Какой такой труд? — сказал я.
— Труд написания повести.
— Я не знаю, как они пишутся.
— Только великий писатель вправе похвалиться, что знает, — сказал мой отец. — Тебе же до этого еще далеко.
— Пусть так, но о чем бы я мог написать?
— О себе, конечно.
— О себе? А кто я?
— Напиши свою повесть и выясни. Что касается меня, то я намерен писать поваренную книгу.
В это время вернулись домой моя мать и сестренка, выходившие за покупками, и мать моя сказала:
— Подумать только! Ему десять лет!
— Да, — сказал мой отец. — А девочке восемь, а мне сорок пять, а тебе двадцать семь. Не знаю, как это вообще у нас получилось, но полагаю, что не без некоторой помощи еды.
— Да, — сказала моя мать, — и это когда все так дорого. Сколько, по-твоему, мне пришлось заплатить за эти покупки?