Мой отец проглотил свою порцию в мгновение ока.
— Мир — вот что придает вкус горячей сосиске, — сказал он, — и поэтому есть ее лучше всего на улице.
Недалеко от стойки, где продавались сосиски, кружилась карусель, непрерывно играла музыка, и дети кричали что-то родителям и друг другу, и мне вспомнилось, как когда-то я делал то же самое. Это было давно, очень, очень давно, почти в другой жизни, — ведь вот уже несколько лет я не катался на карусели. И вдруг мне захотелось покататься на ней сейчас же, сию минуту, но я, конечно, и слова не проронил, потому что знал — отец сразу же согласится, катайся, мол, на здоровье, и еще одна монетка уплывет от нас.
— Не знаю, как ты, но я должен покататься на карусели, — сказал мой отец.
— Без шуток?
— Я сяду на льва. А ты?
— На тигра.
Мы подошли к окошечку кассы и взяли билеты.
Отец оседлал льва, я — тигра, и нас завертело, закружило под музыку джунглей.
Каждый раз, когда тигр завершал очередной свой круг, я испытывал такое чувство, будто вот сейчас меня отбросило на целый год назад во времени, а само время меж тем умчалось на год вперед.
Когда тигр стал, я спустился и, отойдя от карусели, сказал:
— Знаешь, па, я ничего не понимаю.
— Тем лучше, — сказал он.
Мы зашагали по прямой дорожке с беседками для разных игр туда, где были качели и чертово колесо и всякие «дома», куда можно заплатить и войти, вроде «Сумасшедшего Дома» или «Дома загадок».
Меня взволновало то возбуждение, которым охвачены были все находившиеся там, словно каждый из этих людей обнаружил внезапно, что он живой — живой вместе с другими живыми — в мире, полном волнующих вещей, и никому ничего не нужно делать, кроме как наслаждаться этими вещами и с наслаждением есть сосиски. С горки, по головокружительной крутизне прогрохотал вниз маленький поездок, описал быструю дугу под крики своих пассажиров и снова взмыл кверху, а потом снова сорвался вниз, снова закружил по дуге, и снова раздались вскрики сидевших в нем.
Я силился понять мир. Я силился понять, что это значит — быть живым среди огромного множества живых и вместе с ними.
И я чувствовал себя то приятно взволнованным, радостным, то печальным и одиноким.
Когда мы прошли до конца всю дорожку игр и развлечений, отец мой сказал:
— А теперь давай поедем во Дворец Почетного Легиона, где можно увидеть иную жизнь.
— Иную? Какую же?
— Жизнь в искусстве. То есть лучшую на свете.
— Почему она лучшая?
— Потому что в ней, в этой жизни, нет шума и крика. Пошли скорее, мне не терпится взглянуть на нее еще раз.
Дворец Почетного Легиона расположен на возвышенности, с которой видны Золотые Ворота — и мост, и пролив, и море. Прямо перед входом во Дворец зеленая лужайка, и на лужайке железный человек на железном коне и еще один человек, сидящий в задумчивости.
— Кто этот на коне?
— Неважно. Какой-то болван.
— А вон тот кто?
— Мыслитель.
— О чем же он мыслит?
— О себе. То есть о том, о чем и мыслят все мыслители.
— Где его одежда?
— Дома.
— А сам он где?
— А сам он здесь. В искусстве. Эту статую сделал человек по имени Роден. Принято считать, что она хорошая, но хороша она лишь постольку, поскольку все, что было сделано после нее, попросту убого. Египтяне и индусы не раз и не два, а веками создавали вещи куда лучше этой, причем так, словно это ничего им не стоило, словно иначе и невозможно было. Не так, как нынче, когда никто не в состоянии создать хоть что-нибудь мало-мальски приличное.
— А почему ты их не научишь, как это сделать? Ведь ты же, па, самый умный на свете.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся мой отец и сказал: — Давай-ка войдем, пока не поздно, войдем и посмотрим немного искусства.
— Что такое искусство?
— Все. Все, рассмотренное в своей особенности, все, увиденное в особенности, все, сделанное с особенностью, все — особенное в своей отдельности.
Мы вошли в здание, и было в нем, как в церкви. Даже кто-то играл на органе, и на стенах висело великое множество картин. На них приятно было смотреть. Они приводили на память много такого, что видишь тысячи раз, но к чему никогда не приглядываешься по-настоящему. Это были: холмы — с травой, деревьями и камнями; лица людей и животных; комнаты — с мебелью и другими вещами; люди — стоящие и сидящие; столы и на них тарелки, фрукты, сыр и хлеб и прочее; птицы всех разновидностей, убитые охотниками и подвешенные вниз головой; корабли в море; улицы городов; задрапированные комнатки — с полуобнаженными женщинами, одевающимися, или отдыхающими на постели, или погруженными в полусон; маленькая девочка с ведерком, поливающая цветы в саду; мать и отец с их тремя детьми и большой собакой; фабрика, железная дорога и много чего другого.