— Им нужен наш мяч, — сказал отец. — Они думают, это что-то съедобное.
Две-три чайки подлетели совсем близко, а потом сели и, глядя на нас, стали ждать чего-то — думали, наверно, что сейчас мы раскрошим футбольный мяч на кусочки и накидаем им, как хлебных крошек.
— Еда, еда и еда, — сказал я. — Можно подумать, что это ради нее вся жизнь.
— Мне не хочется ужинать, — сказал отец. — Давай лучше съездим куда-нибудь в кино. Потом приедем домой и ляжем спать и покончим на этом с рождеством и рождественскими волнениями.
— А что мы посмотрим?
— Что подвернется. Пошли.
Мы забежали в дом, захватили каждый свое пальто и поехали в Санта Монику смотреть кино.
Особенного выбора в кинотеатрах Санта Моники не было, так что мы, не очень раздумывая, отправились смотреть фильм под названием «Аннапурна» — о том, как в Азии, к северу от Индии, в стране, называющейся Непал, группа людей поднималась на высокую гору, на одну из высочайших вершин Гималайского хребта. В фильме рассказывалась быль, а не придуманная история, хотя, надо сказать, что и придуманные истории бывают часто как та же быль.
Отец сказал, что он читал в «Нью-Йорк Таймсе» рецензию об этой картине и что рецензент очень хвалил ее и называл отличной. Но когда один из парней в фильме заговорил о жителях Непала, которых зовут «шерпы», так, словно это какие-нибудь низшие существа, отец возмутился и сказал:
— Чтоб тебе провалиться!
Шерпы были темнокожие ребята. Французская экспедиция наняла их тащить на гору груз. Шерпы были невысокого роста, босые. Всю картину они тащили на себе тяжелые мешки, а когда французские горнолазы обессилели, отморозили себе пальцы на руках и ногах и окончательно сдали, шерпы спасли им жизнь, доставив их с высоченной вершины вниз, туда, где были село, люди, лекарства, врач.
Пять недель — так, кажется, сказал диктор, — босой, темнокожий маленький житель Азии тащил на себе с горы больного француза, шаг за шагом преодолевая лед и камень, и ветер, и снег, и бурные реки. Все, что касалось в этом фильме шерпов, все было прекрасно. Но прекраснее всего был в нем затерянный в высоких горах поселок, с домами — такими, какие строят обычно в горах. Я представил, будто живу в этом поселке, среди этих людей. И было здорово — оказаться там и жить с ними в таком замечательном, далеком, высоком, красивом и тихом месте, но прошло немного времени, и я почувствовал, что мне становится там одиноко, и обрадовался, что нахожусь не в горах, а в кино, в Санта Монике, всего в пятнадцати милях от дома моего отца в Малибу, на взморье.
После кино мы зашли в кафе, сели к стойке, и я поел ветчины и выпил шоколадной шипучки, а отец выпил две чашечки черного кофе, и после этого мы поехали домой.
— Рождество состоялось — сказал мой отец.
— А теперь что будет, па?
— Новый год.
— А потом?
— А потом — день за днем.
— Чудесно, — сказал я, — ха-ха-ха!
Новый год — каким он будет? Ну, во-первых, в этом новом году мне исполнится одиннадцать. Но разве это много — одиннадцать лет? Совсем немного. Получай я за каждый прожитый год по доллару, сейчас у меня было бы всего десять долларов, а в будущем году — одиннадцать, а что купишь в наши дни на одиннадцать долларов? Но если б я получал по доллару за каждый прожитый день, тогда у меня скопилась бы солидная сумма, потому что в каждом году триста шестьдесят пять дней, и если помножить на десять, выйдет…
— Сколько выйдет, если триста шестьдесят пять помножить на десять?
— Три тысячи шестьсот пятьдесят.
— Ух ты!
— А что?
— Если б я получал по доллару за каждый прожитый день, у меня сейчас было бы три тысячи шестьсот пятьдесят долларов, вот что, и уж я бы нашел им применение.
— Деньги солидные.
— Знаешь, па, я считаю, что каждому родившемуся на свет человеку следовало бы платить по доллару за каждый прожитый день, и так до двадцати одного года.
— А потом?
— А потом ему надо платить по десять долларов в день.
— Возможно, что твоя экономическая философия прекрасна, но скажи, пожалуйста, кто будет ему платить?
— Его отец.
— Но если его отец ничего такого не получал от собственного отца и если он не в состоянии зарабатывать по десять долларов в день даже себе самому?
— Ну ладно, а кто ж тогда будет ему платить?
— Никто.
— А как же он получит эти деньги? Как получу их я?
— Это уж твоя забота. А мне лучше подумать о том, откуда и как я получу свои доллары, которых наберется сейчас, если считать по десятке в день с тех пор как мне пошел двадцать второй, а это было лет двадцать с чем-то назад, да, так сколько ж их наберется… ну, пожалуй, тысяч эдак девяносто, а?