И тут губернатор еще больше подставился — так он делал иногда, вызывая огонь на себя, — чтобы оценить побыстрее ситуацию.
— Видимо, я виноват, — буркнул он. — Да, да… эх, эх. — Сидоров мгновенно насторожился и, ожидая продолжения речи, сунул кулаки в карманы. — Я им что-то по телевидению там говорил… что генетически наш сибирский народ крепче чем любой другой… у нас и морозы, и бескормица, и радиация… я шутил, разумеется. Наверно, они восприняли всерьез?!
— Во-первых, бескормица, — тут же наставительно включил Сидоров свой луженый глас, — это результат вашей с президентом политики, милый ты мой. Он добавил еще и отческую улыбку к «милому» — мол, я-то понимаю, ты тут впрямую не виноват, но мог бы и самостоятельнее держаться. — Во-вторых, не надо заигрывать с иноземцами… они вам, может, медаль выдадут за искренность, но имидж России окажется замаран. А в-третьих, именно наших детей я бы не отдавал. Пусть москвичи отдают, у них на вокзалах и под асфальтом толпы в карты играют. Наркоманы… проститутки… Вот их и надо туда — пусть лечат. А наших нечего лечить, мы все выдюжим!
«А церебральный паралич?.. — хотел было спросить Колесов. — А ТБЦ?..» Но его опередил генерал Катраев — правда, включился он только под удивленным взглядом губернатора.
— Вы мудрый человек, Иван Иваныч, — буркнул он. — Но не знаете вы современной детворы. Она по всей стране одинаковая.
— А что гадать — такая она или не такая? — посмотрел на часы и широко, золотым зубами зеванул, словно выгрызая из воздуха сладкий комок, певец-директор. — Уж полночь близится, а гетьмана все нет. Не поехать ли нам туда и не посмотреть ли?
Губернатор нажал кнопку — вошел помощник.
— Нам две машины, — сказал Ивкин. — И туда не звони, понял?
— Понял, — отвечал помощник, незаметно подмигивая.
2
Детдом располагался в конце Зеленого переулка, в тупике, зависнув боком над самым оврагом. Вокруг рос бурьян, вымахала лебеда толщиною в большой палец у комля, медного цвета, — не сломать, не вырвать. Когда-то Станислав Иванович на своей даче, заразив землю случайно купленным навозом, целое лето боролся с такой травой.
Двухэтажный деревянный барак, кажется, уже валился в бездну. Чтобы удержать его, поверх фундамента дом охлестнули стальным тросом и прикрутили к двум рельсам, вбитым в грунт. Стены из черного бруса были побелены известкой, штакетник валялся, проросший и задавленный зеленью — так лежат старые шпалы.
Но вот крыша у дряхлого детдома была яркой и чешуйчатой, как рыбья кожа, ее собрали из листов алюминия. Губернатор объяснил, что это — подарок мехзавода. Покрытие все время и при любой погоде тихо потрескивало — листы металла вытягивались или сжимались в зависимости от жары или холода, так уж их прикрепили, все время слышался бегающий шелест и треск. И поэтому все гости, приходящие в детский приют, удивленно с улицы поглядывали наверх, но крыша, разумеется, была на месте, сияла, как само небо.
Из форточек же барака несло карболкой, манной кашей, засохлым хлебом.
На первом этаже и был, собственно, дом ребенка — в комнатах лежали подкидыши. На втором этаже обитали ребятишки старше.
Хоть и просил Ивкин не звонить сюда, не предупреждать о приезде, но однако же на крыльце уже стояли две воспитательницы в белоснежных халатах, составлявших явный контраст с измученными лицами. Видимо, женщины надевали их в особых случаях, но не для того, чтобы пустить пыль в глаза, как в прежние времена, выслужиться перед начальством, а в надежде разжалобить, обратить внимание на бедственную судьбу приюта. Мол, даже в белое-то мы оделись, как одеваются перед смертью: денег нет на питание, здание сползает в пропасть.
— Милости просим, — бормотали они, расступаясь, и эти привычные их слова вдруг обрели — во всяком случае для Станислава Ивановича — свой первоначальный смысл. — Милости просим…
— Нина Васильевна, — представилась старшая, сухонькая женщина с быстрой улыбкой и туманным немигающим взглядом. — Врач-психолог.
— Сестра-хозяйка, — улыбнулась грудастая, помоложе.
В коридоре с обшарпанным покатым полом пахло хлоркой, даже, кажется, дустом. И несло холодом — не из щелей ли в полу? Стены здесь толсто вымазаны бурозеленой, в жабий цвет, краской. Под потолком тлеют желтые лампочки, ватт в 25.