Выбрать главу

Медленно пошли мы по улице Ворошилова, если можно так сказать: пошли. Я волок старика, подхватывая под мышки и ставя на ноги, они у него подгибались, но порой и делали шаг-другой.

Тем временем из калиток показались старики и старухи и смотрели на нас темными, недружелюбными лицами.

— Ну и где твой обещанный железный мост? — крикнул жиденьким тенорком ветхий старичок в ватной фуфайке. — Этот сносит кажную весну. Похерело село совсем.

— Где обещанный глиняный завод? — рыкнул толстый, как баба, усатый седой мужик в шерстяной кофте. — Думали, игрушки детям будем лепить, деньги будут.

— Перекидной календарь тебе, а не деньги, — отозвалась бабуля в очках.

— Где дети наши? — спрашивали от покосившихся ворот, мимо которых я, с помутившимся сознанием из-за нехватки сил, волок своего старика. — На какие такие «гесы» их отпустил?

— Где церковь наша?.. В Москве-то, говорят, возвращают…

И совсем уж наивным и страшным был вопрос голубоглазого деда на двух костылях:

— И где? Где твой коммунизм? Обещал! А жись-то все хуже…

Следует напомнить, что наш приезд случился в конце семидесятых.

И хоть народ никогда не верил красивым словам (разве что в семнадцатом году), но все же запомнил обещание партии: «Нынешнее поколение будет жить при коммунизме!» А коли она пообещала в шестидесятых, когда стали наконец и крестьянам выдавать паспорта, видимо, все же сказочная надежда теплилась в людях…

— Сам-то в город укатил, а тут асфальта нет до сих пор!.. — зло бросали люди, образовав чуть ли не коридор, через который мы еле перлись к окраине Старой Михайловки.

Вряд ли отец слышал их крики, но, я думаю, он еще дома знал, предвидел, что именно такие обвинения и будут. Почему и отказывался ехать. Согласился же ради меня. А напился — чтобы самому не слышать ничего…

Но не мог же я кричать людям в ответ: «Он воду вам провел? Он погорельцам за счет колхоза семь домов поставил? И разве не он сам, когда тушили, получил по башке горящим бревном, две недели лежал в больнице? Разве это не он моих сверстников, детей, воровавших ночью зерно с тока, от суда спас? Разве не он…»

Многое я мог бы напомнить им, но имел ли я право? Я тоже отсюда уехал и родному селу ничего доброго после себя не оставил, кроме пары кустов рябины и трех березок, которые посадил в школьном саду, когда мы его вокруг школы создавали…

На околице выл ветер, снова больно били в лицо дождинки, острые, как зерна ржи…

Мы постояли, шатаясь, и опустились на мокрый бурьян и лопухи возле дороги.

Отец что-то промычал и затих, он спал мертвым сном…

Как рассказать про наше возвращение? На старом «ЗИСе», а потом снова на «ГАЗ-51»… Только машина другая и водитель другой: половина лица малинового цвета, словно обваренная, и зубы стальные. Он ни о чем не спрашивал, сразу понял — человеку плохо. От денег отказался… Одно сказал на прощание:

— Пусть отоспится… потом горячего борща ему.

Так я и сделал, когда мы добрались до дому. А когда на следующий день отец пришел в себя и был в состоянии говорить, он словно не замечал меня. Играя желваками (будто у него там, за щеками, пельмени), делал вид, что читает книгу. Причем схватил с полки первую попавшуюся, моих школьных времен томик — роман про Спартака…

3

И вот через многие годы я снова на нашей родине. Только отца уже нет в живых…

Выйдя из маленькой местной столицы, побрел вверх, через холмы и красный бор. И зачем мне грузовик, если много катится в нужную мне сторону по асфальтовому шоссе легковых машин. Новые времена! Тут и «Жигули», и «хонды». Поднимаю руку, да только ни одна не останавливается. Наверное, боятся — что за странный человек маячит на обочине дороги, в лесу, не с ножом ли, не с пистолетом ли? Хоть и седой, да одет весьма небрежно, как бы для рыбалки, но без удилища…

Наконец одна желтая «четверка» затормозила. Смуглый парень, загорел за лето, как индус, а может быть, и в самом деле индус или перс…

Нет, татарин.

— Куда тебе, дед?

— Да до Старой Михайловки.

— Поехали! Я как раз через нее.

— А что, разве мост уже построили? — выказал я некое знание местных проблем.