— Но знаете ли вы, милый человек, — сказал я ему тихо, — что есть и такая методика выхода из инфаркта. Применяют в США. Движение и еще раз движение. Так что вы не так уж и рискуете… — Я, конечно, лукавил — мне было жаль видеть его искаженное страданиями желтое лицо. Лучше бы он лег.
— Да?.. — он, кажется, толком не слышал меня. — Ну, пусть. Останусь живым — значит, имей мужество и дальше стаканами пить этот срам. Я имею в виду впустую прожитую жизнь. А писать больше ничего буду. Никогда. Мне пенсию дали. Хочу вот съездить в Мурманск, цветы возложить к изголовью Михаила… и если выпадет такое счастье, дождаться правнука… вроде внучка замуж собралась… Может, устрою пир. Последний. — Он рассмеялся сухим смешком. — Кстати, нам никогда не научиться готовить обчественные праздники так, как их готовят люди востока. Обязательно что-нибудь напутаем… в последнюю минуту постараемся переделать, чтобы получше… а там и гостям надерзим, чтобы не считали нас холуями… Но как были рабы, так и останемся рабы, пусть даже на сей день взбунтовавшиеся! Посмотрите, с каким умилением, еще вчера несшие трехцветное знамя, смотрим старые фильмы, где нас учат жить комиссары! Это как у наркоманов… мы уже не можем… только-только начнет выходить из организма красная ложь, так больно и страшно! И смотрим, и смотрим. А то, что на стенах писали: даешь свободу… Как малое дитя, сделав лужу на полу, ждет отцова ремня, так и мы ждем диктатора. Вот тогда и успокоимся опять. Вот тогда и сочинять начнем. Конечно, помня о недавней воле, для начала что-нибудь смелое — в стол. А там опять беззубое — жить-то надо… А вот когда придет настоящая свобода… брезгующая ложью и кровью… нас уже не будет — и слава Богу!.. К этому времени явятся новые писатели русской земли.