— Волк шастает вкругаля! — выпалила бабка и аж задохнулась от возмущения: — Сколько овец извел! И нашего барана перил, перил, да не переперил, с ляжками кусаными пришел. Зарезал его Прокопыч; а я на рынок мясо свезла. Молодой, видать, волк, матерый бы заботал...
— Куда ж егеря смотрят?
— Э-э... Прокопыч каждый день кино крутит да самогон хлещет, а Шурка — тот грибоваркой занялся — до волка ли? Барыш-то какой — грибы заготовлять!
— А председатель сельсовета?
— Так Васильевна-то в отпуске, у родичей мужа, в городе гуляла... Недавно назад заявилась, ох и поколдобит их!..
Бабка зажмурилась, помотала головой. Накипело у ней в душе от убытков, понесенных с погубленным бараном, радовалась, что председатель сельсовета — крутая женщина! — пошерстит егерей: хоть малая, но все ж утеха.
Деревни, чем дальше от города, встречались реже и реже — еще безлюдные. Изредка мелькнет одинокая фигура возле колодца или хозяйственных построек, да кое-где идет дым из труб; раннее солнце полыхает в стеклах, блестят капли росы на изгородях, крышах, придорожной траве и кустах. Лес то редеет и отступает от шоссе — тогда за кюветом начинаются травники-болотца, луга с россыпями ромашек, просеки, — то придвигается желтый частокол сосен и лапистые ели. Топорков вдруг вспомнил сына — по утрам его лицо ясное и покойное, как эта притаившаяся, еще не пробужденная от задумчивого сна природа.
Остался позади огромный щит-плакат с призывом «Берегите лес — народное богатство!», и Топорков снова затревожился: скоро поселок лесокомбината. Он даже забыл о старухе, без умолку тараторившей, чаще высовывался из кабины, посматривал без нужды на приборную доску, тщательно прислушивался к работе двигателя. Этими ненужными действиями он пытался подавить волнение, крепче сжимал баранку, невпопад перебил бабку:
— Чем мешки набила? Тяжелые... У вас что, магазин закрыли?
— Работает, как же, работает... Да я ни в жисть к Катюхе не пойду! Что ж она делает! — завозмущалась бабка Нюра. — Купишь сахарок аль муку, развернешь, а они сырые. Хитрюга подлая, на ночь ведра с водой поставит промеж мешков, увлажнит их и продает. У... шашница! Спозаранку бельма нальет водкой и торгует. И на пенсию никак не спровадят — такое прибытное место упускать! Я вот понакупила в городе припасов, и ладно, к ней, паскуде, и не загляну...
Рядом с шоссе — рельсы узкоколейки, за поворотом показались штабеля дров, лесопогрузочная площадка, а за ней — беспорядочно разбросанные дома поселка — добротные, обитые тесом, крытые шифером или свежей дранкой.
Напротив автобусной остановки — съезд на узкую, мощенную белым известняком дорогу, которая кружит между заборов и, миновав контору мелиоративной станции и склад, обрывается; дальше — лес, грунтовая дорога, местами топкая, а в основном песчанистая.
Когда машина запрыгала по камням, Топорков сбавил скорость, оттягивая встречу с тем местом. И чем ближе, тем сильнее сжимал он баранку, аж белели пальцы, невольно вдавливался в сиденье, в висках гулко застучало. Стало жарко, выступивший пот едко щипал глаза, но не было сил, чтобы оторвать руку и протереть их. Все, чем жил Топорков последний месяц, обрушилось на него, и он желал сейчас одного — спрятаться, забиться в какую-нибудь щель, переждать, прошмыгнуть незаметно мимо неотвратимого мостика; нестерпимо захотелось исчезнуть совсем, чтобы от памяти о нем не осталось следов, словно никогда не случалось этой беды.
Бабка Нюра колыхнулась, жадно уставилась на дорогу, тыкала пальцем вперед, линялые глазки зорко скосились на шофера:
— Во, во, тамоть и будет... Как же он так, сердешный, прыгнул-то, прям под колесо!
Оцепенение у Топоркова после этих слов враз прошло, будто свалилась с плеч непомерная тяжесть. Теперь ожило его сердце, и от острой боли в груди он застонал сквозь зубы. С непонятным наслаждением и злостью двинул он бабке в бок, та охнула и замолкла, облизывая губы.
Топорков тут же забыл о ней, навалился грудью на баранку, пристально всматривался в то место; вдоль дороги потянулся зеленый штакетник, огораживающий контору мелиоративной станции. Машину, как и тогда, отметил он, тряхнуло на двух колдобинах; к закрытой двери склада приткнута телега, под ней дремлет на разостланной телогрейке сторож, из-за угла выбежала рыжая дворняжка, замерла, тявкнула нерешительно, поглядела на сторожа. Тот нехотя поднял голову, признал таксомотор и лениво цыкнул на собаку. Дворняжка виновато заюлила хвостом, отвернулась, будто ей не было дела до того, что происходит на дороге, и легла, уткнув нос в лапы. Теперь небольшой бугор, и там, за ним — мостик. Машина осторожно, словно ей передалась боязнь Топоркова, сползала вниз. Передние колеса наехали на настил, громыхнули неприбитые бревна, и сквозь этот деревянный стук Топорков снова услышал удар кулаком по верху кабины. Он до отказа нажал ногой на газ — машина затряслась по настилу, преодолела мостик и пошла, набирая скорость. Хлестали ветви деревьев по переднему стеклу, бабка Нюра ухватилась за дверцу, то ли боясь, как бы она не открылась, то ли собираясь выпрыгнуть на ходу.