— Что же вы не уходите? — спросил он затем, слыша, что непрошеная собеседница продолжает стоять на месте.
— Зачем же ты меня гонишь? — спросила девочка своим чистым и простодушно-удивленным голосом.
Звуки этого спокойного детского голоса приятно действовали на слух слепого; тем не менее он ответил в прежнем тоне:
— Я не люблю, когда ко мне приходят…
Девочка засмеялась:
— Вот еще!.. Смотрите-ка! Разве вся земля твоя и ты можешь кому-нибудь запретить ходить по земле?
— Мама приказала всем, чтобы сюда ко мне не ходили.
— Мама? — переспросила задумчиво девочка. — А моя мама позволила мне ходить над рекой.
Мальчик, несколько избалованный всеобщею уступчивостью, не привык к таким настойчивым возражениям. Вспышка гнева прошла по его лицу нервною волной; он приподнялся и заговорил быстро и возбужденно:
— Уйдите, уйдите, уйдите!
Неизвестно, чем кончилась бы эта сцена, но в это время от усадьбы послышался голос Иохима, звавшего мальчика к чаю. Он быстро сбежал с холмика.
— Ах, какой гадкий мальчик! — услышал он за собой искренне негодующее замечание.
На следующий день, сидя на том же месте, мальчик вспомнил о вчерашнем столкновении. В этом воспоминании теперь не было досады. Напротив, ему даже захотелось, чтоб опять пришла эта девочка с таким приятным спокойным голосом, какого он никогда еще не слыхал. Знакомые ему дети громко кричали, смеялись, дрались и плакали, но ни один из них не говорил так приятно. Ему стало жаль, что он обидел незнакомку, которая, вероятно, никогда более не вернется.
Действительно, дня три девочка совсем не приходила. Но на четвертый Петрусь услышал ее шаги внизу, на берегу реки. Она шла тихо: береговая галька легко шуршала под ее ногами; и она напевала вполголоса польскую песенку.
— Послушайте! — окликнул он, когда она с ним поравнялась. — Это опять вы?
Девочка не ответила. Камешки по-прежнему шуршали под ее ногами. В деланной беззаботности ее голоса, напевавшего песню, мальчику слышалась еще не забытая обида.
Однако, пройдя несколько шагов, незнакомка остановилась. Две-три секунды прошло в молчании. Она перебирала в это время букет полевых цветов, который держала в руках, а он ждал ответа. В этой остановке и последовавшем за нею молчании он уловил оттенок умышленного пренебрежения.
— Разве вы не видите, что это я? — спросила она наконец с большим достоинством, покончив с цветами.
Этот простой вопрос больно отозвался в сердце слепого. Он ничего не ответил, и только его руки, которыми он упирался в землю, как-то судорожно схватились за траву. Но разговор уже начался, и девочка, все стоя на том же месте и занимаясь своим букетом, опять спросила:
— Кто тебя выучил так хорошо играть на дудке?
— Иохим выучил, — ответил Петрусь.
— Очень хорошо! А отчего ты такой сердитый?
— Я… не сержусь на вас, — сказал мальчик тихо.
— Ну так и я не сержусь… Давай играть вместе.
— Я не умею играть с вами, — ответил он потупившись.
— Не умеешь играть?.. Почему?
— Так.
— Нет, почему же?
— Так, — ответил он чуть слышно и еще более потупился.
Ему не приходилось еще никогда говорить с кем-нибудь о своей слепоте, и простодушный тон девочки, предлагавшей с наивною настойчивостью этот вопрос, отозвался в нем опять тупою болью.
Незнакомка поднялась на холмик.
— Какой ты смешной, — заговорила она с снисходительным сожалением, усаживаясь рядом с ним на траве. — Это ты, верно, оттого, что еще со мной незнаком. Вот узнаешь меня, тогда перестанешь бояться. А я не боюсь никого.
Она говорила это с беспечною ясностью, и мальчик услышал, как она бросила к себе в передник груду цветов.
— Где вы взяли цветы? — спросил он.
— Там, — мотнула она головой, указывая назад.
— На лугу?
— Нет, там.
— Значит, в роще. А какие это цветы?
— Разве ты не знаешь цветов?.. Ах, какой ты странный… право, ты очень странный…
Мальчик взял в руку цветок. Его пальцы быстро и легко тронули листья и венчик.
— Это лютик, — сказал он, — а вот это фиалка.
Потом он захотел тем же способом ознакомиться и со своею собеседницею: взяв левою рукой девочку за плечо, он правой стал ощупывать се волосы, потом веки и быстро пробежал пальцами по лицу, кое-где останавливаясь и внимательно изучая незнакомые черты.
Все это было сделано так неожиданно и быстро, что девочка, пораженная удивлением, не могла сказать ни слова; она только глядела на него широко открытыми глазами, в которых отражалось чувство, близкое к ужасу. Только теперь она заметила, что в лице ее нового знакомого есть что-то необычайное. Бледные и тонкие черты застыли на выражении напряженного внимания, как-то не гармонировавшего с его неподвижным взглядом. Глаза мальчика глядели куда-то без всякого отношения к тому, что он делал, и в них странно переливался отблеск закатывавшегося солнца. Все это показалось девочке на одну минуту просто тяжелым кошмаром.