— Ну и натура! — восторгался врач. — Прямо против всякой медицины прет!
Против всякой медицины попер Баев и с нетерпением дожидался выписки из больницы. О Покойнике он говорил без всякой горечи и только удивлялся:
— С чего это он меня шарахнул? Вот оказия!.. Никогда он горячим не был. Все вроде с прохладцей. С чего же это он?.. Неужели водка его одолела?
Баеву напомнили, как он выступал на собрании и срамил дядю. Но шахтер мотал головой:
— Не-ет! Его этаким прошибить нельзя было! Он внимания никогда не обращал на разговоры. Кожа у него толстая. Не проткнешь словесным шилом!
— Может, кто научил его. Пьяного уговорили, вот он и сотворил…
— А кому надо было уговаривать? Для какой надобности?
— Кто их знает? Кого-нибудь ты, Баев, этак же поддел, а тот и сомусти родного дядю твоего.
— Не может быть! — не соглашался Баев. — Никак этого не может быть!
— Все может быть! — настаивали собеседники Баева. — Вот полеживаешь же ты теперь с починенной головой! Скажи спасибо, что на-совсем не укокали!
— Ничего не понимаю! — недоумевал Баев. Прекращал спор и задумывался.
И однажды кто-то произнес имя Никона.
Покойник сидел под арестом и тосковал.
На первом допросе, когда его спросили, за что он поранил своего племянника, он уныло и растерянно ответил:
— Ничего не помню… тово, пьян был… Вино, оно… тово…
— Ничего не помнишь, а фунтовым болтом метко целился в голову: чуть на месте не уложил Баева. Как же это так?
— Не помню…
Но на руднике помнили недавние похождения Огурцова и других хулиганов, помнили, что хулиганство было направлено только против ударников и комсомольцев и что и Огурцов вместе с другими дебоширами тоже ссылались на то, что были пьяны и, значит, невиноваты, — и поэтому за спиною Покойника искали настоящих виновников. Следователь знал, что Баев выступал на собрании и разносил лодырей и прогульщиков, разносил тех, кто срывает планы и мешает работать. Знал он также и о том, что Баев не пощадил и своего дядю. И, значит, была видимая причина гнева Покойника, толкнувшая его на нападение на племянника.
Следователь приставал к Покойнику:
— Что же тебя побудило нанести удар Баеву? Какая причина? Обидел он тебя, или ссора у вас была какая-нибудь?
— Ничего не было, тово… Выпивши я…
— Это не ответ. Ты и раньше, мне известно, пил. Но никогда же не бросался на людей.
— В голову, тово… ударило.
От Покойника так ничего и нельзя было добиться.
Но Степанида, встревоженная арестом Покойника, бегала по соседям и жаловалась и скулила. Она недоумевала, за что же мужика в тюрьме держат и почему кругом поговаривают, что его еще станут строго судить.
— Не сдюжил мужик, без памяти был. Неужто за это судить! Да Сергуша его за обиду-то простит! Непременно простит!
— Не станет суд Сергея-то слушать. Тут дело не личное…
Степанида вздыхала, охала и всплескивала горестно толстыми руками.
А с некоторых пор она задумалась. И как-то сначала робко, а потом уверенней затвердила:
— Научили это его… Подговорили!
— Кто же такие?
— Мало ли лихих людей… Может, супротивник какой Сергуши… Завистник. Может, вот Никон этот, Старухин, гармонист…
Имя Никона было Степанидой произнесено. И скоро оно докатилось до Зонова и до Баева. Зонов возмутился. Несмотря на все невероятие этого подозрения, Зонову показалось, что Никон мог выкинуть такую гадость. Он помнил ревнивые разговоры Никона о Баеве, помнил, что парень был уязвлен и пришиблен появлением лучшего, чем он сам, гармониста. И он почти поверил словам Степаниды.
Чтобы лучше удостовериться, он разыскал женщину и без всяких обиняков потребовал у нее:
— Рассказывай, как Старухин подбивал мужика на драку.
— Да мне что рассказывать-то! — обеспокоилась Степанида, увиливая от прямого ответа. — Наговаривал, видать, парнишка… вот так оно и было.
— Нет, ты толком говори! Как он, Старухин, наговаривал, когда?
Степанида смутилась. Про Никона она сболтнула зря, наобум. А теперь вот выходит такое дело! Она напрягла всю свою изворотливость и вдруг обрадовалась. Она вспомнила тот вечер, когда шли они с Покойником с собрания злые и посрамленные, и когда встретил их Никон и стал разговаривать. Она по своему вспомнила слова парня и уцепилась за них.
— Да вот, товарищ, — захлебнулась она. — Вот, миленький, как это дело было! После собрания того проклятущего шли мы с Сергей Нилычем, а парень, Никон-то, подошел и зачал уговаривать. Вот, мол, родной племянник, а не посовестился кровного дядю всенародно всяко страмить! Разве это, говорит, мыслимо так? Да за это проучить надо! За это, говорит, прямо голову оторвать следует!.. Сергей Нилыч говорит: не твое, мол, дело. А у самого, видать, думка запала. Ну, трезвый-то он сдерживался, а как выпил лишнее, в голову ему и ударили слова парня…