Писатель уловил, что среди модернистов, наряду с шарлатанами, есть и честные художники, которые стремятся выразить свое мучительное недовольство окружающим миром, но вместе с тем он сумел- обнажить абсолютную бесплодность индивидуалистического бунтарства. Кроме того, Г. Гор еще в ту пору, когда крайности модернизма только начали проявляться, предугадал возникновение наисовременнейшего поп-арта — последней формы распада искусства, когда «картина» состоит из вполне реальных вещей: изуродованных останков автомобиля, консервных банок и самого обычного бытового мусора и хлама.
Самоизоляцию художника от жизни писатель едко высмеял и в рассказе «Стакан». Если Шар заслуживает сочувствия, то живописец, отгородившийся от советской действительности и ушедший в мелкий замкнутый мирок, достоин осуждения. О нем писатель говорит с явным сарказмом: «Ни пули революции и ни снаряды гражданской войны не задели ни его стакана, ни его лысую голову, похожую на стакан.» На очередные выставки он приносил очередное изображение стакана. Картину охотно брали, потому что стакан — это натюрморт, а Широкосмыслов считался «большим мастером натюрморта». И вот среди революционных картин, среди вздыбленных машин и вздутых, как весенняя вода, мускулов; среди знамен и людей появлялось изображение стакана — символ устойчивости, завершенности и обывательского самоустранения от гроз и бурь реальной жизни.
Лучшие рассказы Г. Гора о живописцах ставили глубокие вопросы эстетики, утверждали силу и значительность живой жизни — истинного источника творческого вдохновения.
Уже говорилось, что в шестидесятые годы Г. Гор обратился к жанру фантастической повести и рассказа.
Произведения фантастического жанра отличаются большим внутренним многообразием. В одном случае мы имеем дело с научно-техническим предвидением. (Классический пример тому — творчество Жюля Верна. Множество изобретений, которые позднее стали реальностью, были в тех или иных вариантах предугаданы и предсказаны этим писателем.) В другом — фантастический жанр лишь условная форма, позволяющая ставить большие философские проблемы. Часто в книгах подобного рода изображаются ситуации явно нереальные, которые никогда не смогут стать явью. К таким произведениям относятся и книги Г. Гора.
Уже самые первые произведения писателя (в книге «Живопись») содержали многие элементы, нашедшие свое дальнейшее развитие в его научно-фантастических повестях и рассказах. Сюжеты этих ранних вещей далеки от бытовой реальности, они носят условный характер. Они основаны на художественных преувеличениях, в них преобладают символика и гротеск.
Но не только в рассказах о художниках есть черты, сближающие их с произведениями фантастического жанра. Даже в реалистических «северных» рассказах мы находим элементы того, что в какой-то мере предвещает работу автора в фантастическом жанре. Например, мы видим, какое внимание писатель уделяет сложному, емкому и зачастую противоречивому понятию исторического времени. Так, в повести «Ланжеро» гость из города разъясняет своим слушателям в гиляцком стойбище: «Вот вы люди, и в городах, в теплых больших домах тоже живут люди. Между вами разница маленькая, этак в десять или больше тысяч лет.»
Этот мотив звучит во многих произведениях Г. Гора. С одной стороны, жители больших городов и обитатели тунгусских яранг были современниками, а по существу, по характеру их бытия одни из них пребывали в двадцатом столетии, а другие еще оставались тогда чуть ли не в каменном веке.
В научно-фантастических произведениях Г. Гора проблемы времени и пространства являются едва ли не главными. Герои его оказываются либо в давно минувших веках, либо в отдаленнейшем будущем. Перемещение из одной эпохи в другую, из одного временного измерения в другое составляет внутреннюю сюжетную пружину повестей.
В стилевом плане две линии творчества Г. Гора отличаются друг от друга некоторыми существенными особенностями. В «северных» рассказах писатель стремился как можно лаконичней и выразительней показать своих героев изнутри, взглянуть на окружающее их собственными глазами, передать их склад ума, их видение мира, непосредственность и наивность, проявляющуюся в своеобразии речи. Даже тогда, когда повествование ведется в третьем лице, вы как будто слышите голос самого персонажа: «У Гольчея много друзей. Гора — мать реки — его высокий друг. Черные кедры — красивые его друзья. Белые хариусы в горной речке — и те его приятели Товарищей много у Гольчея. Олень Бэюн — его быстрый товарищ. Белки, что возле неба живут на кедровых ветвях, — верхние его товарищи.» («В краю старого Чедучу»). Детскость своих героев писатель подчеркивает тем, что в произведениях этого рода явственно слышится интонация сказки.