— Было время, пане добродзею![4] — говорил он громко сам себе и разглаживал седой ус.
Андрий направлялся к старому бересту на вершине холма. С него сползали заводские строения.
Налево от него серебряной рябью играл на солнце пруд, будто рыбы купались в нем, а за прудом, на другом холме, пряталась среди деревьев церковь. За берестом лежал внизу широкий зеленый луг, прорезанный излучинами синей реки. Вербы и ракиты серо-зеленым туманом катились по лугу и кое-где закрывали воду. На горизонте, в дальних окрестных селах, белели колокольни.
Было солнечное воскресное утро на Фоминой{3}. По церквам звонили. Далекие колокола гудели в ясном воздухе тихо и мелодично, и казалось, это звенит золото солнца.
Андрий глядел на развалины завода и радостно покачивал головой.
— Га! Недолго так будет!.. Они как возьмут в свои руки, быстро дадут пар…
«Они» — были немцы или чехи, а может, и евреи, приезжавшие шесть лет назад осматривать сгоревший сахарный завод. Хотя потом никто уже не интересовался развалинами, но Андрия не оставляла надежда, что вот-вот неизвестно откуда наедут паны, все починят и пустят завод.
Ну, а теперь он в этом уверен, ведь панский пастух Хома Гудзь шепнул ему эту новость. Хома хоть пасет скот, а все же ближе к панам, — ведь он трется около них. Будет завод, будет!..
Иначе, пане добродзею, сущая погибель теперь человеку: заработать негде, земли отродясь не было, подати плати, кругом нужда, а есть надо! Да! Велико ли счастье — клочок земли!.. Роются на своем наделе, а сами черные, как земля… а едят не лучше тех, у которых ничего нет… Хозяева!..
Андрий с презрением сплюнул сквозь зубы.
Вот завод — другое дело. Не страшны тебе ни засуха, ни дожди. Работа чистая, постоянная. Придет срок — получай деньги…
И он тогда пил пиво… За наличные… Чистое, золотое, холодное пиво… Тьфу!., даже слюнки текут.
Думал: «Подрастет Гафийка, наймется на завод. Где б она заработала столько!.. И скорее вышла бы замуж. А как же… Там народу много — нашелся бы и жених. Аппаратчик или слесарь… Пусть старуха не дурит головы ни себе, ни девке; хозяйский сын не возьмет бедной, не таков свет теперь. А как же…»
Его мысли текли дальше. Такие легкие, такие прозрачные, как весенний воздух…
Нет развалин. Всюду новые корпуса. Гул машин, шипение пара, множество людей — целый ад. Все движется, живет, все такое привлекательное. И он чувствует силу в руках, а во рту у него вкус холодного пива…
Последний звон замер в воздухе. Из церкви выходят. С горы до самой плотины медленно движется туча народу. Стучат деревенские сапоги, шелестят подолы, и трепещут на ветру ленты дивчат.
Вот идет Маланка. Маленькая, сухая, черная, в чистой сорочке, в старенькой свитке. Андрий не видит ее лица, но знает — глаза ее опущены вниз и губы поджаты. Мы хоть бедные, да честные. Хотя и живем трудами рук своих, но и для нас есть место в церкви. Рядом с ней Гафийка, как молодое деревце из господского сада. У Андрия под усами блуждает улыбка. Он знает, что в селе нет девушки лучше. Семнадцатый год пошел с филипповок{4}.
— Га-га-га! Вот где он молебен служит. Здорово!..
Грубый голос доносится снизу, и старое безусое лицо панского пастуха Хомы Гудзя показывается из-за покосившегося забора.
— А вы ж думали — где? Дай боже…
— Черта лысого сидел бы я тут — уж лучше у Менделя… Сукин сын привез свежего пива, коли не врет… Я таки сказал ему: чтоб тебе, говорю, такие болячки в печенку, и твоей Суре, и всему выводку твоему…
— Вот купите, тогда и распробуем, какое оно…
— Чтоб вы все посдыхали, — какая у вас правда, такое и пиво… А что, думаете, не куплю? Идем выпьем, бей его лихорадка…
— Купите? А с волами ж как? Сам пан присмотрит?
— Пусть они все передохнут у него… Он думает, так ему перетак, — я в проводы{5} погоню скот пастись? Лопнешь, не дождешься… Кое-что хочу сказать вам…
— Ну, ну?
— Приходите после полудня к Менделю, скажу…
— Ну, ну!
— Поговорим, выпьем пива, стонадцать… — Конец фразы исчез за тыном.
«Fata morgana»
И. Ижакевич