Тризна
Город умирал. В реве пламени, треске оседающих стропил, клубах густого черного дыма и несмолкаемом многоголосом человеческом вое. Лишь на противоположном высоком берегу реки, у которой и притулился гибнущий город, царила жуткая, противоестественная тишина. Несмотря на полдюжины длинных, установленных на сколоченные из свежеструганных брусьев козлы, столов, что ломились от яств, и за которыми буквально негде было яблоку упасть - настолько плотно вдоль них теснились многочисленные гости. Молчаливые и неподвижные.
- Ну что же вы, гости дорогие, - негромко вопрошала молодая красивая женщина, восседавшая в резном кресле, что венчало самый длинный и богато украшенный из пиршественных столов. - Что же вы не ничего кушаете, не пьете? - продолжала она, задумчиво крутя в руках неглубокую белую чашу, на дне которой расплавленным рубином плескалось вино. - Али угощение мое вам не по нраву? Аль не угодила чем хозяюшка?
Женщина пригубила терпкого вина и, окинув взглядом недвижно застывших на скамьях гостей, рывком поднялась из кресла. Отставила прочь опустевшую чашу, оказавшуюся вдруг оправленной в золото верхушкой человеческого черепа, и неспешно двинулась меж столов. Поочередно касаясь то одного, то другого из пирующих, заглядывая им через плечо, взъерошивая кудри молодых и поправляя драгоценные гривны на выях у зрелых мужей. И говоря, говоря с ними, ни на мгновение не смолкая.
- Ах, Иворушка свет Гудович, отчего ты не прикоснешься к оленине? Не захворал ли, часом, животом? А ты, Тилен Войкович, не осушишь во здравие мое чашу медовухи? Дядька Стемид, отведай пирогов с черникой. Сама собирала! Добронег Рогович, не побрезгуй капусткой квашеной. Из собственного погребка в Вышгороде привезла! Помнила, какой ты до нее охотник...
И лишь тишина да отголоски агонии обращающегося в пепел города служили ей ответом. Никто из застывших за столами вповалку в нелепых позах гостей не проронил ни слова. Но хозяюшку это нимало не смущало, она продолжала свой безумный монолог, для каждого находя ласковое словцо.
Наконец, она остановилась у последнего из пирующих на противоположном конце большого стола. Молодого крепкого мужчины с отливающими бронзой волосами. Обняла его упавшую на широкую грудь голову, прижала ее к себе.
- Князюшка Ма-а-ал, - протянула женщина, запуская унизанные перстнями пальцы в непокорные кудри, - Межамир Амал сын Велемирович, что ж ты голову повесил, сокол мой ясный? Уж не ты ли сватал меня, вдовую? Не ты ли звал меня на свой двор, прочил место любимой жены? Так вот же я, пред тобою! - Запрокинула голову мужчины назад, заключая его лицо в свои ладони. - Только руку протяни, - зашептали губы женщины, склоняясь все ниже и ниже. - Только слово скажи. - Замерла. Губы дрогнули, медленно складываясь в холодную, жесткую усмешку. - Что же ты? Молчишь? Молчишь, сокол...