Кругом было поле. Далеко ли граница, я не знал. Я вынул из жилетного кармана мои часы, в циферблат которых еще со времени моего детства был вделан маленький компасик, и попробовал узнать по нему страны света, потому что граница, как я знал из географии, должна была лежать прямо к западу от нас, а без компаса нельзя было узнать, где запад, так как никаких признаков солнца не было видно за сплошными серыми слоями туч. Однако компас мой долго не устанавливался от колебания на ходу, и я только приблизительно мог отметить нужное мне направление, а смотреть долго было неудобно. Глаза всех моих спутников тоже уставились на мои часы.
«А как быть с Саблиным? — пришло мне в голову. — Если я побегу назад, отстреливаясь от их погони, то что будет делать он, безоружный? Ведь за меня отомстят на суде ему как соучастнику! Да мы с ним даже и не сговаривались бежать в случае ареста! Нет! — решил я. — Раз самое главное сделано, письмо уничтожено, попробуем оба стоять на том, что мы немцы, и требовать нашего освобождения или обратной высылки за границу!»
Это решение сразу успокоило меня. Убить для своего спасения несколько человек казалось мне ужасным. «Отдамся же, — подумал я, — на волю судьбы! Попробую выпутаться изворотливостью».
Но для изворотливости в данном случае оказалось одно большое неудобство: нас было двое. Опытные в подобных делах полицейские крючки сейчас же нас разъединили, а мы, новички и притом выбравшие этот более дешевый способ перехода русской границы экспромтом, не догадались сговориться на такой случай...
Меня ввели в отдельную комнату, Саблина — в другую. В первый момент мне даже не приходило в голову, что это была разлука на много лет. Иначе как утерпели бы мы не броситься тут же на шею друг другу! Но мы здесь расстались как будто на минуту. Меня оставили одного, усадив на стул, под стражей четырех полицейских, не спускавших с меня глаз, и все ушли к Саблину, как к более важному, потому что он был на шесть лет старше меня, а это при нашем возрасте составляло огромную разницу. Я имел тогда совсем юношеский вид, Саблин же обладал внешностью солидного человека, и все внимание сначала направилось на него.
Прошли томительные полчаса. Затем Смельский в сопровождении какого-то писца с чернилами вновь явился ко мне.
— Так вы сказали, что вы русский? — быстро и громко спросил он меня, становясь вплотную передо мною.
— Когда? Я говорил, что я немец.
— Нет! Вы сказали — русский, когда мы с вами шли сюда! Не будете же вы отрекаться от своих собственных слов?!
— Но как же я мог сказать: русский, когда я немец?
Мы с минуту молча стояли, смотря в лицо друг другу.
«Какие же, однако, элементарные приемы сбиванья! — пришло мне в голову. — Неужели простые контрабандисты и уголовные, с которыми ему приходилось иметь дело до сих пор, так глупы, что этот дутый апломб их сбивает?»
— Но вы же сами говорили мне! — явно не зная, что еще придумать, воскликнул он вновь с плохо сделанным негодованием. — И как не стыдно запираться! Да и ваш товарищ уже сознался, что он русский. Как его фамилия? Я забыл... Он только что сказал!
Я молча пожал плечами.
— Вы же знаете, что он немецкий подданный Брандт!
Смельский с неприятной гримасой два раза прошелся по комнате, заложив руки за спину.
— Вас надо обыскать! — вдруг воскликнул он.
Полицейские подошли ко мне справа и слева.
— Я сам вам покажу, что у меня есть в карманах, — сказал я, не ожидая их противного прикосновения.
Я вынул из одного кошелек. Глаза пограничного комиссара так и впились в него.
— Много у вас денег?
— Около пятидесяти рублей.
Он раскрыл кошелек, жадно заглянул в него и положил на самый дальний от меня угол стола.
Я вынул из другого кармана револьвер. Все так и отскочили от меня. Я положил его на стол, и револьвер порывисто был схвачен ближайшим полицейским.
— Зачем у вас револьвер? — воскликнул побледневший на мгновение пограничный комиссар.
— Как зачем? Приходится путешествовать по проселочным дорогам, иногда с большими деньгами в карманах. Мало ли что может случиться!
Я выложил из кармана коробку патронов.
— Целая коробка патронов! — воскликнул вновь Смельский. — Письмоводитель, занесите в протокол!
Мне сейчас же велели снять все платье и белье и, подойдя ко мне со всех сторон с руками, готовыми схватить меня при первом порывистом движении, тщательно обыскали все мои карманы. Затем начали протирать швы моих панталон и пиджака, чтоб увидать, нет ли чего под их подкладкой.
— Ваше благородие! — сказал вдруг один полицейский. — За подкладкой деньги.
Это было для меня совершенно ново. Как могли попасть туда деньги? Я вспомнил, что в одном из карманов пиджака уже давно протерлась дырка. Верно, что-нибудь провалилось в нее! Полицейский тотчас же подтвердил мое предположение. Через дырку в кармане он вытащил корректурный листок «Работника», одним из редакторов которого я состоял в Женеве.
Смельский с жадностью схватил его и, не соблюдая никаких знаков препинания, начал читать вслух содержание.
Я с изумлением раскрыл свои глаза: офицер не умеет плавно читать даже по печатному! Это обстоятельство так меня поразило, что я едва мог следить за содержанием читаемого им. Там не оказалось ничего революционного, а только полемика с буржуазией.
— Так вы говорите, что этот листок вам дал... как его вы назвали? Забыл! — опять, резко повернувшись ко мне, воскликнул он.
— Никто мне его не давал. Я и сам не знаю, как он завалился за подкладку. Очевидно, обрывок одной из книг, которые мне приходилось случайно покупать и читать за границей. Вы сами видите, что это клочок, не имеющий никакого значения. Верно, он там лежал уже несколько месяцев.
— Письмоводитель, занесите в протокол: найден листок противоправительственного содержания!
Он взял протокол, прочел про себя, затем взял перо и, торопливо сунув мне его в руки, возопил громким голосом:
— Скорее! Скорее! Подписывайте протокол! Мне сейчас же надо идти!
Он вырвал из своего кармана часы и взглянул на них.
Эта спешность показалась мне подозрительной. «Верно, что-нибудь подтасовано!» — подумал я и внимательно прочел бумагу, прежде чем подписать, но, к моему удивлению, там ничего не было, кроме того, что мне было уже известно.
«И. Энгель», — писал я не своим почерком.
Смельский, как голодный волк, схватил протокол и впился глазами в мою подпись. Но тотчас лицо его вытянулось прежней неприятной, косой гримасой.
«А! — догадался я. — Так вот в чем дело! Он думал, я глуп или трус и с испугу напишу свою настоящую русскую фамилию! Ну и дурень же он!»
Смельский между тем стал передо мной в величественную позу.
— Вы издеваться надо мной, что ли, вздумали! — с искренним на этот раз бешенством заорал он.
Затем, опомнившись при виде моего спокойного по внешности взгляда прямо ему в лицо, опять начал с пафосом:
— Да знаете ли вы, что за фальшивую подпись на протоколе определяется по суду лишение всех прав состояния и ссылка в Сибирь на поселение?
— А я говорю, — ответил я, — что мне ничего не определяется по суду, потому что подпись моя настоящая!
— Так тогда подпишите и свое звание!
Я прибавил: «германский подданный».
— Ну вот теперь вам уж будет, уж будет поселение в Сибири! Отречение от своего отечества! Измена своему законному государю! — воскликнул он торжествующе. — Вы, может быть, и Энгель по вашей фамилии, да только русский, а не немецкий подданный!
И он театрально посмотрел на меня, как бы говоря: «Вот он теперь в моих руках».