— Даня Ростокин пошел за карьеристами?.. Долго я, батенька Михаил Владимирович, не верил этому. И как поверить? Голова у него всегда была ясной, труда не боялся… Ему бы работать ради нашего общества, с пользой для государства…
К моему удивлению, дальше он почти слово в слово повторил то, что говорил Максим Саввич о Данииле Алексеевиче.
Мягко похлопывала обитая дверь. В кабинет входили врачи, сестры. На столе перед Кулибовым появлялись рентгеновские снимки, колбы и колбочки… Трудовой день настойчиво входил сюда со своей программой.
Кулибов громко сказал:
— Товарищи, сегодня в большой операционной оперирует Иван Семенович Абдулов. К нему с вопросами. Дайте мне пять минут побыть… — и взглядом указал на меня.
С неохотой все вышли. Осталась одна женщина, на которой был самый длинный халат, застегнутый на все пуговицы. Марлевая легкая салфетка прикрывала ее подбородок, рот и кончик прямого красивого носа.
— Только жены не послушны, — шутливо заметил Кулибов и спросил: — Чего тебе, Маша?
— Прибыткову операцию на губе назначил на девять пятнадцать. Больного мы приготовили. А ты сам еще не готов… Надо было напомнить? — И она качнула головой.
— Надо, — согласился Кулибов и тоже качнул головой, а на меня посмотрел глазами человека, который жалеет, что должен оборвать наш разговор. Но ему пришла мысль взять и меня с собой в малую операционную. — Маша, пусть ему найдут халат и все, что нужно. Знаю, что он у других хирургов бывал на операциях. Пусть и у меня побудет. Тем более что операция недолгая. — И сейчас поправил себя: — То есть она займет столько времени, сколько нужно. А уж потом нам никто не помешает побеседовать…
И все же побеседовать нам не пришлось. Помешали все те же неотложные дела операционного дня. Но я доволен и тем, что выяснил его точку зрения на Даниила Алексеевича, и еще больше доволен тем, что побывал на этой короткой, но тонкой и напряженной операции. Лейтенанту надо было зашить верхнюю губу, разорванную осколком мины. В большом сибирском городе этого лейтенанта ждет невеста. Некрасивым он не хочет с ней встретиться. Он волнуется. Кулибов знает это… И, может быть, поэтому сегодня он особенно строг и придирчив и к самому себе, и к своей Маше — она у него операционная сестра, строг к инструмент там, лампам, абажурам… Николай, жаль, что тебя со мной не было. Интересно видеть Кулибова за работой! Собственно, не Кулибова, а его руки, потому что сердце, помыслы, желания — все у него было теперь в руках, и они настороженно делали уколы, надрезы, удаляя рубцы. Один раз ему показалось, что сестра подала не самую тонкую иглу. Большие руки Кулибова вдруг поднялись, как рассерженные крабы, и застыли, блестя резиной перчаток, и тут же я услышал его гневный голос:
— Мария Дмитриевна, выбирайте самые лучшие инструменты! Черт возьми, да неужели вы не знаете, что губами не только утиные косточки обсасывают, но и любимых женщин целуют!
Мария Дмитриевна молча делала свое дело. Как только операция закончилась, она снова для Кулибова стала Машей.
— Не забудь, Маша, предупредить, чтобы лейтенанту ни за что не давали зеркала! Тебе же и мне понятно почему?
Мария Дмитриевна улыбается:
— Важно, что тебе понятно… Успокойся. Все будет сделано. Раньше чем через семь дней лейтенант губы своей в зеркале не увидит.
Из больницы я вышел вместе с Марией Дмитриевной. Она шла в городской здравотдел, а я — домой. Мария Дмитриевна сама заговорила о муже:
— Может показаться, что он грубоват с теми, кто ему помогает в работе. Но у него это от ответственности за дело, от сочувствия больному… Шестнадцать лет назад вот эти же слова сказала ему я после тяжелой, но удачной операции на кишечнике. Он покраснел, потом засиял и захотел встретить меня вечером. Потом нашел удобный момент и сразу сказал: «Ты меня понимаешь, как никто!.. Ты — моя золотая!..»
— Ну, а вы что? — спросил я.
Она с приветливой усмешкой ответила:
— Какая из девушек в двадцать лет не согласится быть золотой и к тому же самой понимающей?.. Кстати, я и не раскаиваюсь! С ним иногда бывает трудно, но всегда интересно.
И мы расстались.
Максим Саввич, Кулибов, Мария Дмитриевна, Гриша Токарев, Митя Швабрин завладели моим воображением, прочно заняли место в моем сердце. При мысли о них невольно возникало желание полнее, лучше, короче и убедительнее написать об этих людях, у которых от народа их простота, сдержанный юмор, терпеливость, трудолюбие и еще раз трудолюбие. Мне радостно сознавать, что всем этим они в большой мере похожи на героя моего очерка Александра Михайловича Листопадова.