Заметив, что парнишка с проворством борзой хватает на лету все, что ни кидает он ему, заметив, как он вспыхнул от радости и молча исподлобья любуется им, Садык, крепко обняв парня, приподнял его и крутанул:
— Ого, солдат, весишь ты немало! Так почему же не хочешь исполнять мои приказания? Почему не отвечаешь? А, солдат?
Слово «солдат» Садык произносил ласково и любовно, вкладывая в него какие-то свои фронтовые чувства.
— Садык-байке, — со страшным трудом преодолевая робость, сказал Дардаке, — я буду… я исполню все ваши приказания.
— Давай в таком случае пожмем друг другу руки в присутствии отца и матери. Эгей, Сарбай-ака, Салима-джене, вы свидетели! — Садык чуть повысил голос и, потряхивая руку неуклюже прильнувшего к нему паренька, сжал ее так, что хрустнули кости. — Теперь я твой командир, а ты мой солдат. Будешь беспрекословно выполнять распоряжения? Стараться будешь? А, Дардаке?
— Идет! — ответил парнишка и тоже пожал руку гостю. Он мог бы сжать сильно, гораздо сильнее, но ему почему-то казалось, что человек, у которого только одна рука, да еще левая, боль ощущает острее, чем здоровый.
— Вот, — говорил Садык, показывая на огромного, как буйвол, черного приземистого вола, а потом на серую лошадку, — вам теперь придется перекочевывать. Эти вьючные животные останутся здесь. Вам, вам останутся! И пусть хоть сам председатель потребует — не отдавайте. Никому не отдавайте!
В этом твердом напутствии тоже чувствовалось, что Садык отныне берет на себя заботу о них и старается внушить им — не только Дардаке, но и Сарбаю — чувство уверенности.
— Каждому чабану п о л а г а е т с я одна лошадь и один вол. Я для вас отобрал этих неприхотливых и выносливых животных — они вам хорошо послужат.
Всей семьей провожали Садыка до поворота ущелья. Махали на прощание. Но, как только приезжий скрылся, Дардаке молниеносно подбежал к лошади. Вскочив на нее, он пустился галопом по большому кругу. Отец с матерью, не сводя глаз, следили за ним.
Дардаке сделал один круг, второй, третий. Он, казалось, ошалел от восторга, совсем забыл, где находится.
Салима уже не улыбалась. Повернувшись к мужу и поблескивая глазами, резким голосом сказала:
— Сын вложил ногу в стремя — значит, стал джигитом? Взрослым стал?
Понимая, что Салима неспроста взяла этот тон, Сарбай спокойно отвечал:
— Хочешь знать, жена, — Садык дал эту лошадь т в о е м у с ы н у. Разве не помнишь, что нам обещан был только вол? Мальчик понравился начальнику. Кажется, у этого потомка униженных доля будет получше, чем у прадеда, у деда и у меня. О творец! — Сарбай поднял лицо к небу. — Сделай так! Пусть сын мой нравится начальникам и успевает в жизни!
Но Салима, видно, по-своему понимала жизнь. Подбоченившись, она пронзительным голосом закричала:
— Какой позор отдавать сыну лошадь, когда есть у него уважаемый отец! Ты, ты должен важно восседать на коне! Конь тебе подходит. Неужели взгромоздишься на вола, а сыну подведешь коня?!
Сарбай взял жену за рукав и, хотя поле всюду было ровным и одинаковым, отвел ее на несколько шагов и доверительным голосом проговорил, как бы поверяя ей мудрость, достойную только немногих избранных:
— Ой, байбиче! Слушай, слушай. Повторю тебе изречение Лукмана.
И старик запел дребезжащим голосом:
Пропев эти строки, Сарбай как бы напился из источника важности. Он другим стал, и этого не могла не заметить Салима. Крикливая, она потеряла голос и слушала с почтением.
Сарбай говорил:
— Так вот и я, состарившись, неужто отниму коня у сына своего? Если сын мой восседает на коне, разве позор мне, а не уважение?! Я придерживаюсь обычаев старины и не забываю, что отец, подобный Тейтбекче, недостоин высокого звания отца. Вспомни, жена, этот Тейтбекче не дал коня сыну, идущему на врага, и этим опозорил себя перед всеми киргизами от колена к колену.
Салима, видно, почувствовала свою неправоту и, чтобы выйти из положения, решила все превратить в шутку. Она вспомнила времена, когда была молодицей, кокетливо склонилась в талии и ткнула пальцем в бок мужа:
— О повелитель мой, ты придерживаешься старинных обычаев, будто вселился в тебя сам хан Бакай… Ну, а есть у тебя еще песни, кроме этой?
— Есть, есть! — Сарбай засиял от радости.