— Пожалуй, участок вдоль шоссе — самое вероятное направление основного удара немцев. Казакевич приказал минерам установить там противотанковые мины погуще. По-видимому, придется выдвинуть туда еще одну противотанковую батарею.
Вместе с комбатом мы решили побывать в девятой роте Антокова. Пошли по тропинке к высоте. Повсюду стояла густая нескошенная трава. Но там и сям на зеленом ковре чернели свежие ямы от вражеских бомб, мин и снарядов. Даниелян шел тяжелым шагом, чуть выдвинув вперед широкие плечи. Остановившись на минуту, он провел рукой по мокрому лицу. Пот катился градом.
— Ух, и жара! Наверно, у нас в Баку и то прохладнее.
— Будет еще жарче.
— В каком смысле?
— Во всех смыслах, — неопределенно ответил я. — Как у тебя с новичками, уже освоились?
— Еще как! Молодцы, воюют хорошо! О Тулебердиеве теперь и в дивизии знают. Отличный малый! И другие быстро освоились… Я доволен девятой ротой. Антоков — молодец, вполне себя оправдал. Хорош парторг Сафаров — прямо врожденный политработник, а не техник-строитель.
— Недавно на совещании парторгов рот Сафаров говорил об опыте воспитательной работы среди бойцов нерусской национальности. Он рассказывал и о Тулебердиеве, о его дружбе с Захариным, Сафаряном, Гилязетдиновым, Черноволом. Просили меня приехать к ним, провести беседу о Феде Солодове.
— Знаю, — сказал Даниелян. — У них разговор зашел — что такое подвиг и чем он отличается от обыкновенной храбрости. Спорили, спорили, так и ничего не решили.
За разговорами мы не заметили, как очутились в траншее, ведущей к блиндажу лейтенанта Антокова. Я велел вызвать Сафарова и всех свободных от наряда бойцов.
Скоро в блиндаже стало тесно. Само собой вспыхнул разговор о положении на фронтах, о подозрительном поведении противника и других делах, остро волновавших бойцов. Посыпались неизбежные вопросы о втором фронте. Трудно было понять медлительность союзников. Да и мы, политработники, тогда еще не знали о тех мощных закулисных силах, которые намеренно затягивали выступление союзников.
— Ничего с этим фронтом не получается, — бросил Захарин. — Объясните, товарищ комиссар, чего они тянут?
— Жизнь берегут, свинью в банках посылают! — вырвалось у Чолпонбая.
Сказав это, он смутился… Но бойцы одобрительно отнеслись к его словам, и Чолпонбай осмелел, заговорил, сбивчиво, подбирая слова, о том, что самая тяжкая вина — бросить товарища в беде.
— Ждут ясной погоды, — с досадой проговорил Захарин.
И все невольно подняли глаза к голубому небу, где не было ни тучки…
— Ладно, повоюем пока сами, — заключил комбат. — Когда немцев как следует стукнем, они заспешат…
Затем я рассказал бойцам о храбром русском солдате Федоре Солодове.
…— Это было во время зимних боев. Штаб артиллерийского полка расположился в небольшом селе севернее города Тима. К одной из хат связисты протянули провода. Здесь был установлен полковой коммутатор. Склонившись над ним, проворно орудовала штепселями бойкая девушка с пышными волосами, вызывая то «Киев», то «Харьков».
В комнате стояла полутьма. Тускло горящая коптилка часто мигала от близких разрывов. Справа от девушки за столом дремал лейтенант. Он поднимал изредка голову и спросонья что-то невнятно бормотал. На полу, кто на соломе, а кто на плащ-палатке, похрапывали усталые бойцы.
Не спал только дежурный линейщик Федя Солодов. Примостив на ящике от патронов коптилку, он писал письмо. Позже оно было напечатано в нашей дивизионной газете… Вот послушайте…
Чолпонбай, и до этого слушавший с большим вниманием, замер. Достав из планшетки газету, я прочел письмо:
«Дорогая мама! На дворе крепкий мороз. Метет все вокруг. Идет бой, а я сижу в хате и пишу тебе. Ты можешь подумать, что нехорошо делаю. Там товарищи дерутся с врагом, проливают кровь, даже умирают, а я пишу тебе письмо.
Знаешь, мама, в такие минуты, как сейчас, человек многое вспоминает, анализирует и часто принимает какое-то очень важное решение…
Мама! Ты помнишь Лиду Алмазову — мою соученицу по десятилетке? Помнишь, как мы вместе готовили уроки, ходили на каток, в кино, гулять? Помнишь, как ты подтрунивала над нами, говоря, что уж слишком рано такая большая дружба. Да, мама! Мы крепко дружили. И здесь, на фронте, я почувствовал, как Лида мне дорога.
Ты знаешь, она добровольно ушла на фронт в первые же дни войны. Служила, как и я, связистом. Мы с ней часто переписывались. И в письмах дали клятву друг другу, что после войны поженимся. Потом я долго не имел от нее весточки, а недавно получил от Васи Заплаткина письмо, в котором он сообщил, что Лида погибла… И при каких обстоятельствах!