— Они пока на старом месте.
— С продуктами как?
— Все есть, кроме хлеба. Поехали в тыл армии, но пока безрезультатно. Сами немного выпекли хлеба, но его еле хватит на сутки.
— Завтра все будет, а что удастся, доставим сегодня.
Наступила минутная пауза. Затем Мехлис, обращаясь к Фирсову, спросил:
— Как с артиллерией, Павел Андреевич?
— Артиллерии много, — ответил генерал. — Ночью подойдет еще дивизион «катюш». Дадим все. Самое главное, чтобы пехота крепко вкопалась в берег.
Вскоре Мехлис и генерал Фирсов уехали, а тем временем из третьего батальона вернулся Казакевич. Я подробно рассказал ему о беседе с Мехлисом и его обещаниях.
В ту же ночь армейские машины подбросили нам боеприпасы и продовольствие. Утром прибыла целая бригада работников политотдела армии. Они рассказали, какой разнос учинил Лев Захарович в политотделе армии из-за нашего полка. А через две недели приказом Мехлиса начальник политотдела дивизии был снят за то, что он редко бывал в подразделениях, мало общался с бойцами. Старший батальонный комиссар пытался было объяснить свое поведение сложностью и трудностью обстановки. Пробовал заступиться за него и Олейник, но Мехлис холодно отрезал:
— Для политработника, оторвавшегося от масс, нет оправданий. Провинился — отвечай по всей строгости.
Весь этот разговор происходил в политотделе дивизии, куда я был срочно вызван. Спор уже был в разгаре, когда я доложил о своем прибытии. Мехлис кивнул мне половой, показывая на скамейку и давая понять, что я могу сесть. Но я не сел, так как все они стояли.
Спор, если можно назвать это спором, прекратился неожиданно. И Мехлис безо всяких вступлений спросил меня:
— Как воюет Красников?
— Неплохо, — ответил я, — на днях получил звание майора.
— Это хорошо, — сказал Мехлис и тут же спросил: — А сможет он командовать полком?
Я не сразу ответил, а он в ожидании уставился на меня.
— Командир он грамотный, смелый, но над ним нужен контроль.
— Комиссарский? — спросил Мехлис.
— И комиссарский, и вообще…
Видимо, зная слабую струнку заместителя командира полка, Мехлис спросил:
— Пьет здорово?
— Пьет как раз не здорово, — пояснил я. — Другой раз и от двухсот граммов голову теряет.
— Изведенный, — под нос буркнул Мехлис и, немного помолчав, добавил: — Ладно, подумаем.
Мне и в голову не пришла мысль о скором расставании с Казакевичем. Из слов Мехлиса можно было понять, что Красникова прочат в другую дивизию. Но как-то спустя несколько дней, когда к нам снова приехал Мехлис, Олейник, между прочим, сказал мне:
— Есть такое соображение — забрать от вас Казакевича. Как вы полагаете?
— Крайне нежелательно, товарищ комиссар, тем более сейчас, — ответил я.
— Ладно, подумаем, — повторил Олейник свою любимую фразу и на этом прекратил разговор.
Они уехали, а я, оставшись один со своими мыслями, стал перебирать в памяти биографию Красникова. Я знал, что еще в гражданскую войну он был у Мехлиса коноводом. Я напомнил Мехлису об этом во время одного из его приездов. И он захотел встретиться со своим былым сослуживцем. Действительно, оказалось, что они были старыми знакомыми. После «гражданки» Красников служил в кадрах, перед войной учился в Академии имени Фрунзе, имел звание капитана. В тридцать седьмом его арестовали якобы за хранение «контрреволюционной литературы»: нашли работы Тухачевского и Якира по военным вопросам. За три месяца до начала войны Красникова освободили. Он вернулся на родину — в Курск и работал мельником. Когда фронт докатился до Курска, Красников вступил в народное ополчение и стал начальником штаба одного из батальонов. Во время боев за город Тим с этим батальоном он влился в наш полк. Красников побывал на военных курсах «Выстрел» и, вернувшись, был назначен заместителем командира полка по строевой части. К сожалению, страсть к «рюмочке» губила этого боевого командира…
В излучине Дона, где мы заняли оборону, бои шли каждый день. Противник неоднократно пытался форсировать реку. К вечеру, видя неудачу, немцы обычно отходили от берега на несколько сот метров, оставляя лишь боевое охранение.
…Кончался еще один из тех дней, которые кажутся томительно долгими. Бой уже затих, короткая июльская ночь накрыла Дон и оба берега.
С ординарцем Старковым мы застряли во втором батальоне. Я лежал на охапке сена в блиндаже комбата Середы. Не спалось, хотя от усталости ломило в ногах. Мучили мысли, тревожные, беспокойные. Почему нас преследуют неудачи? Результат ли это только внезапности вторжения?.. Может быть, дело в каких-то просчетах, ошибках?