Третью ночь Токобай посвятил больной жене Кымбат. Та не претендовала на его внимание. Если бы только она не старалась добиться хорошего наследства для своих детей, Токобай был бы для нее совершенно не нужен. Конечно, она встретила его хорошо, показала ему детей, красивых, чистеньких, аккуратно одетых. Токобай вынужден был похвалить ее и приласкать детей. Она бы не обиделась, если бы он после этого тотчас же ушел в четвертую юрту, но шариат есть шариат, и непреложны законы его. Он остался ночевать и спокойно выспался.
Четвертая ночь… Характер четвертой жены был вздорный, на глазах у нее так и кипели слезы. Она всегда была готова устроить истерику, но… она была еще молода и довольно красива. Токобай давно не любил ее, однако… согласно закону шариата… утром солнце разбудило его около красивой женщины-плаксы, всхлипывающей даже во сне, по ее щекам текли слезы.
Потом, как и полагалось, он провел ночь в юрте пятой жены. Зная, что Токобай не выносит запаха насвая, она перед этим весь день усердно жевала табак с золой. Куленда этим запахом всегда отгоняла от себя нелюбимого мужа, давно примирившегося с дурной привычкой жены. Они мирно спали, отвернувшись друг от друга. Шариат всегда шариат, и пятая ночь, принадлежащая пятой жене, была проведена в ее юрте. О кудай, да будет прославлено имя твое!
Так жизнь Токобая шла по мрачному пути среди уже давно не нравившихся ему женщин. Бедный старик! Ни он, ни его жены не могли вознести молитвы благодарности за ниспосланное им счастье. Его сердцу была мила только одна Айымкан, он стремился к ней, но она, к несчастью, была седьмая.
Ах, любовь многоженца! Что же? Любя седьмую, он не прочь жениться еще и на восьмой, совсем молоденькой, чтобы ее юностью вернуть себе молодость.
Стареет он. Человеку шестидесяти пяти лет иметь семь жен — вполне достаточно, но Токобай, чувствуя свое охлаждение, обвиняет в этом не старость, а своих недостаточно интересных жен.
«Эх, если бы все жены были такие, как Айымкан, как Айша…» — печально думает Токобай. Айше — шестой жене — всего двадцать три года. Она — мать четырех детей. Ее родня из богатых мест. Богатого рода. Сама красива, весела и большая затейница. Айша знает, чем угодить мужу: она переодевает его во все новое белье и новую верхнюю одежду, но, прежде чем сделать это, она сажает его, как малое дитя, в таз и собственноручно купает в горячей воде. Прекрасная жена! А как она нежна, как умеет приласкаться, расчесать бороду, погладить и покрутить усы, щекотно поцеловать шею.
Токобай с нетерпением ожидал шестую ночь, но пришел к Айше обозленный. Старик давно сомневался в поведении слишком ласковой жены, которую находил подозрительно веселой: не верил, что он мог приносить ей счастье. Придя к ней, он посадил к себе на колени очень похожих на мать, веселых детей, обнял, поцеловал, но, лаская их, придирчиво осмотрел юрту. Все было в порядке… Вдруг он заметил у капшита, на месте соединения кошм, образующих стены юрты, над самой постелью Айши, что циновка из прутьев чия смята, в ней, как видно, была проделала дыра, достаточная для того, чтобы пролезть человеку. И хотя циновку тщательно приводили в порядок, тростинки чия хранят на себе следы излома. О кудай! Где законы шариата? И мрачный муж будто видит, как в юрту его жены ночью зверем пролезает похититель семейного счастья, осквернитель священного ложа.
У Токобая ощетинились брови, лоб прорезали морщины, ресницы спрятали в щелки свирепые глаза. Он пристально уставился на Айшу. Глаза его сверкнули бешенством. Айша угадала причину гнева Токобая, покраснела и испуганно опустила глаза. Это было равносильно признанию.
«Эх, умереть бы, да жизнь сладка, провалиться бы, да земля крепка! — мелькает в сознании Айши. — Бежать к родным? Всесильный Токобай опозорит не только меня, но и родителей, братьев и всех родственников». По законам шариата женщину, изменившую мужу, никто не имеет права защищать. Отныне Айша — преступница, ее жизнь и смерть в руках этого старика.
Пока дети не съели угощение и не заснули, Токобай не сказал ни одного слова, только его глаза все больше наливались кровью. Он не дотронулся до еды, не выпил ни одного глотка кумыса, словно боялся опоганиться прикосновением к пище, изготовленной порочной женой.
Когда дети заснули и в аиле погасли огни, он, не повышая голоса, сказал ей:
— Принеси узду.
«Как бы он не превратил меня в лошадь, не вскочил на плечи и не погнал бы к моим родным… О кудай, спаси меня!» Сердце комом застряло в горле. Чувствуя неминуемую гибель, жена покорно принесла узду, а потом тяжелую камчу — нагайку.