Когда я вечером явился домой, отец встретил меня мрачнее тучи.
— Ты где шляешься? — зарычал он. — Твои ровесники делом заняты…
Что это с ним, какой шайтан его попутал? Я уж отвык от того, что отец ругает меня. Смотрю вопросительно на маму.
Она тут же бросается защищать меня.
— Перестань ты, что за наказанье! При чем здесь Асыл, что ты мучаешь ребенка? Раис велел, придется тебе работать. Что скажут, то и будешь делать, хоть бы и тот же саман. Не убивайся так, бог милостив.
Отец привычно махнул рукой. Может, он на этом и успокоился бы, но меня дернуло сказать, что я не пошел на собрание. Он опять расходился:
— Вот тебе на! Ну и сиди у материнского подола, недотепа! Другие не старше тебя, а выступают на собраниях, чувствуют себя среди людей как рыба в воде. И что ты за никчемный парень! Для таких и три человека — толпа, они боятся людей, прячутся, как сурки, от них. Погляди хоть на Мыкты, он не только в колхозе, он и в районе спуску никому не даст. А ты… Нашел себе какого-то Чотура-мотура… в карты играешь…
Передо мной пожелтевшее поле. От хлебов теперь осталась только жесткая стерня. Скошена и высокая, в рост коня, трава при дороге. Видны одни дикие яблони, согнувшиеся под тяжестью плодов.
В садах виноградные лозы оплели до самых макушек урюковые деревья; когда смотришь сверху, заросли алчи, смородины и чия кажутся причудливым ковром, удивительно красивым.
Там, где тропа пересекает шоссе, стоит огромная груша. Когда я подъезжаю к ней, из-за бугорка резко взмывает в небо пустельга. Сорока, сидевшая на груше, встрепенулась было — не коршун ли, но тут же успокоилась, будто устыдившись своей ошибки. Слегка повернув голову, она следит за неровным полетом пустельги: «Ах, пропади ты пропадом, жалкая птица!»
Легкий ветер приносит приятную прохладу, ласкает лицо, забирается в рукава. И солнышко сегодня хорошее, оно не жжет, а согревает и радует все вокруг.
Неподалеку тарахтит трактор Чотура. Увидев меня, Чотур останавливает трактор и машет мне рукой, зовет:
— Э-эй!
Мне спешить некуда, я поворачиваю пегого и подъезжаю к Чотуру. Лицо у Чотура серое от пыли, только глаза и зубы блестят. От него крепко пахнет соляркой. Я здороваюсь, Чотур кивает головой и смотрит на меня весело и с любопытством.
— Куда собрался? — спрашивает он. — Уж не в Чолок-Сегет ли на работу? Там сегодня дело кипит, народу полно…
Слово «работа» задевает меня за живое.
— Да нет, так просто, прогуливаюсь, — отвечаю я холодно, упираясь в стремена и поглаживая коня по холке. — Придет время, поработаем. А ты зачем меня звал?
— Так просто, — в тон мне отвечает Чотур. Он достает папиросу и закуривает, быстро и жадно затягиваясь. Собирается как будто сказать что-то, но потом делает равнодушное лицо и повторяет: — Просто так…
Сойко тем временем поднимается на прицеп. Озабоченно нахмурив брови, она окликает мужа:
— Эй, давай-ка пахать, поздно уже. Что равняешься с бездельником, ему все равно куда ехать! Давай паши!
Вот вредная баба! «Бездельник!» Тоже еще, обзывает, да что она сама-то особенного делает? Мне обидно, но не стану же я спорить с женщиной! Я поворачиваю коня и пускаю его рысью по вспаханному полю…
…Весна в этом году была дождливая. Пшеница, посеянная на суходоле в Чолок-Сегете, поднялась высокая, выше камыша. Уезжая во Фрунзе, я еще подумал: «Ну, помучается Орко с уборкой!» А теперь уж почти все убрано. Где поровнее, работал комбайн, на буграх косили жаткой, а кое-где, наверное, пришлось и серпами орудовать. Ну, так и есть: на поле копошатся жнецы, и, судя по всему, сегодня уборку закончат.
На холме белеет ток. Людей там целый муравейник. Ровно гудят молотилки, из-за их шума еле слышны голоса работающих. По дороге в облаках густой пыли снуют грузовики с хлебом.
Под большой яблоней стоит юрта, вокруг нее целый склад: старое седло, сломанная жнейка, пустые банки из-под мазута, еще что-то валяется. Две женщины хлопочут у дымного очага.
Чуть подальше стоит маленькая белая палатка. Я направился к палатке — любопытно, кто в ней находится? Кто-нибудь из районного начальства, что ли? Женщины, хлопотавшие возле юрты, удивленно уставились на меня, я кивнул им и проехал мимо. Из палатки вышла наша библиотекарша Шаир.
— А, здравствуйте!