Я пришел к Базылу в полдень.
— А-а, заходи, Асылбек-уке, посиди со мной. — Базыл подвинулся, освобождая место.
Он взял в руки комуз.
— Вот послушай «Сары барпы»… Это мелодия Ниязалы. Вот был мастер! Как он умел на комузе изображать пение птиц, слышишь? — Базыл заиграл, подпевая хрипловатым голосом Петь он не умел, но на комузе играл хорошо.
— Базыке, вы ведь вчера целый день только эту мелодию и играли. Разве у вас других нет? — спросил я.
Базыл, должно быть, обиделся. Он положил комуз и откинулся на подушку.
— Ох, устал…
Но немного погодя он сел и, высоко подняв брови, сказал грустно:
— Славные были люди! У того же Ниязалы есть другая песня, тоже очень красивая, «Арсар куу». Слушай!
Он долго играл, потом попросил:
— Асыл, сходи-ка, принеси из дома бозо, там в углу стоит бочоночек. Твоя джене приготовила. Да ты вчера видел, где он. Пить хочется.
Мы выпили по две чашки холодного бозо. Базыл сегодня был необычно разговорчив, вспоминал свою жизнь и наконец тихо сказал:
— Вот теперь сижу, как собака на привязи.
Я посмотрел ему в лицо, на нем не было ни отчаяния, ни боли. Должно быть, он уже отгоревал свое и смирился.
— На фронт я пошел в сорок третьем, был тогда еще моложе тебя, совсем молокосос. Сам-то вернулся, а ноги на войне оставил.
Мне жалко его, он ведь совсем еще не старый, сорока лет нету. И без ног. Только он никогда не жаловался. Наоборот, любил говорить о том, какие у него умелые руки, как он мог бы работать.
— Задумал, понимаешь, перебраться в район, устроиться в сапожную артель. Брат Садыр не соглашается. Брось, аке, говорит. Если хочешь, сапожничай дома, чини башмаки ребятишкам и за хозяйством присмотри, а то некому, кроме тебя, все работаем. Раз так, говорю, купи мне хорошие сапожные колодки. Ладно, отвечает. Так что, уке, скоро я начну стучать молотком. Вот увидишь, не только простые чокои, буду шить узорчатые сапожки для девушек!
Об этом Базыл твердит каждый день. Давно уже… И верит в свои силы. В глазах у него загораются веселые искорки. Затягиваясь папиросой, он широко улыбается мне, показывая ровные, пожелтевшие от табака зубы.
— Приготовь кожу, уке. Сошью тебе сапоги куда лучше тех, что продают на базаре. Лет пять будешь носить, не меньше!
Тихо шелестят над нами листья тутовника. Птицы любят это большое густое дерево, их тут всегда полно. Вот и сейчас стая воробьев устроила совещание над нашими головами. Посовещались, почирикали и всей стаей перелетели на кукурузу.
Половина огорода у Базыла засажена кукурузой. Кукуруза сильная, на каждом стебле по нескольку больших, почти спелых початков. Мне очень нравится запах кукурузы, какой-то свежий и теплый.
Другая половина огорода занята арбузами, дынями и овощами. Тут и картошка, и капуста, и огурцы, и морковь, и помидоры. Помидоры уже покраснели, кустики их стоят нарядные, как девушки на празднике.
Жена у Базыла хорошая хозяйка — это все говорят. Да и как иначе, если муж инвалид, а ребятишки — их двое — совсем малыши, только в школу пошли. Но Базыл, между прочим, и сам на огороде работает, я это своими глазами видел. Зато и огород хорош, гляди-ка, как темнеют на солнце здоровенные арбузы и блестят золотые дыни.
Базыл слова берется за комуз. Но тут является Мыкты. Ему жарко, на носу выступил крупными каплями пот. Базыл приподнимает голову, должно быть приготовившись ответить на приветствие Мыкты. Но тот только молча протягивает руку. Базыл пожимает ее. Мыкты спрашивает:
— Ну что, сидите?
— Сидим. Добро пожаловать, Мыкты-уке!
Я смотрю на Мыкты. Во Фрунзе, во время экзаменов, он был довольно худощавый, но потом удивительно быстро поправился. Шея толстая, и весь он какой-то цилиндрический. Держится важно.
— Ну, как дела, в порядке? — спрашивает он, хватает меня за плечи и начинает трясти изо всех сил — это он изволит шутить. — Гуляешь?
— В порядке, — отвечаю я и стряхиваю с себя его руки.
— Хе! — пренебрежительно произносит Мыкты и начинает запанибрата приставать к Базылу, будто их в одной люльке качали: — Ну, Базыл, как, все возишься со своим комузом? Бозо-то есть? Пить охота!
Базыл не выказывает ни обиды, ни удивления. Наверное, он привык к такому поведению Мыкты. С сожалением — только глаза у него щурятся — он отвечает:
— Ай-ай, уке, опоздал ты! Мы все выпили, ни капли не осталось. А где это ты пропадаешь, что-то тебя не видно в наших краях?
Мыкты, упираясь в бок правой рукой, левую указующим жестом вытягивает куда-то к северу.