Берега реки поросли высокой травой и кустами, ветки низко нависли над водой. Я долго сидел на берегу и думал. На тропинке зашуршали камешки, кто-то еще спускался к реке. Звякнуло ведро, мелькнуло белое платье. Я осторожно выглянул из-за куста и сразу забыл о своих горьких мыслях. Дильде… По воду пришла.
Она сполоснула ведра, набрала воды, немного постояла на берегу, глядя на неяркий закат, и не спеша пошла в гору. Когда белое шелковое платье скрылось из виду, я подошел к тому камню, возле которого только что стояла Дильде…
…Медленно поднялась на небо луна. Посветлели вершины гор, потемнели глубокие ущелья. Пора домой. Я пошел по тропинке. Шум реки стих, вовсю стрекотали кузнечики, потянуло теплым ветерком. В аиле еще не спали: окошки светились почти во всех домах.
Поравнявшись с домом Дильде, я замедлил шаги и, оглянувшись по сторонам, подошел почти к самой калитке. Дверь в доме заскрипела, кто-то вышел во двор.
— Эй, кто там? — раздался резкий голос.
Это мать Дильде. Я отступил на несколько шагов, стараясь топать погромче, — пусть старуха подумает, что это просто прохожий. Она очень подозрительная, даже днем недоверчиво следит за всяким, кто приблизится к ее дому. Увидит кого и тут же сделает вид, что кур гоняет. «Кыш! Кыш!» — кричит. Знайте, мол, я тут, сторожу свою дочь-невесту.
Я постоял немного у одинокого тополя при дороге. Старуха успокоилась и вошла в дом.
Тогда я — не знаю, откуда смелость взялась, — опять подошел к дому и заглянул в окно. В комнате горел свет, и меня никто не мог увидеть. Дильде сидела на кошме и читала. Из передней вошла в комнату ее мать; губы у старухи шевелились, — должно быть, она что-то бормотала про себя. Потом она окликнула дочь — это мне уже было слышно.
— Дильде… ложилась бы ты спать, дорогая, — старуха наклонилась, разыскивая что-то в углу комнаты. — На работу уходить рано, дитятко мое, ложись поскорее, выспись.
— Сейчас, мама.
— На улицу больше не пойдешь? — старуха закрыла дверь на крючок и еще подперла ее изнутри здоровенной палкой. — Чего это сын законника Чангыла все крутится возле нашего дома?
— Асылбек? Где ты его видела? — спокойно спросила Дильде, не подымая головы от книги.
— Каждый день вижу. Ходит, ходит мимо… Туда-сюда… Вот и сейчас, наверно, он торчал возле калитки.
Старуха нахмурила брови. Я невольно отшатнулся от окна. Дильде положила книгу на пол и расхохоталась звонко, как мальчишка.
— Ой, ма-ма! Не можешь ты жить без подозрений. Мало ли народу здесь проходит?
— Ладно, пусть так. — Старуха искоса поглядела на дочь. — Но недавно его мать так, будто шутя, спрашивала, не отдам ли я тебя за Асылбека… Еще чего не хватало.
Дильде искренне удивилась.
— Ну что ты, мама, что за чепуха. Не знаю, что там думает его мать, это ее дело. А Асылбек… Я к нему отношусь так же, как к Чотуру.
Дильде встала.
— Ты, мама, моих тапочек не видела? — спросила она. Испугавшись, что сейчас она выйдет и увидит меня, я бросился прочь.
Значит, Дильде относится ко мне, как к Чотуру? Я люблю ее больше всех на свете, а она смотрит на меня, как на всех других людей, как на одного из многих…
Отец был дома. Я украдкой посмотрел на него: не отошел ли. Ничего подобного, прямо белый от злости. Наверное, и матери досталось из-за меня на орехи.
— Вот, полюбуйся, явился твой сыночек, — сказал отец, едва увидев меня. — Полюбуйся, он теперь самостоятельный, отца можно не слушать!..
Я ничего не сказал. Мать смотрела на меня со страхом и осуждением. Уж отец непременно превратил муху в верблюда, когда рассказывал о происшествии. На лице у матери было написано: «Сынок, не спорь с отцом, как это можно. Какой бы ни был, отец — это отец…»
— Растаял небось перед этим дураком Орко, — обратился на этот раз отец ко мне. — Ну, давай рассказывай, какие золотые горы он тебе обещал.
Я молчал. Отец решил, что я осознал свои ошибки, и приказал:
— Бери перо и бумагу! Садись, пиши первому министру Киргизии, пиши про эту собаку, Орко. Я ему покажу!
Ну и человек! И что ему надо, чего он так любит жаловаться на людей? Только я ему больше не помощник, не стану писать всякую чепуху, на которую никто и внимания не обращает.
— Знаешь, отец… по-моему, про бригадира писать незачем. Он ничего плохого не сделал.
— Вон оно что! — вскипел отец. — Не болтай глупости. Твой Орко чересчур зазнался. Он нас с тобой скоро в арбу впряжет. Ты слыхал, что он вчера обругал и толкнул сноху Кульджи за то, что она немного на работу опоздала? Кто ему дал такое право? Это беззаконие, понял? Пиши!