— Ничего, — успокоила меня Шаир. — Скажете, что по поручению сельсовета, пусть попробуют не разрешить!
Да, пусть попробуют! Я, уж не знаю отчего, сразу почувствовал себя уверенней. Заехал за Садыром, и через десять минут мы были у дома Бердике.
— Ассалом алейкум, Беке! — весело поздоровался Садыр.
Бердике сидел на айване и смотрел прямо перед собой, в одну точку. На приветствие Садыра он не ответил и, казалось, никакого внимания на нас не обратил. Из-за двери высунула голову жена Бердике.
— Почтение вам, эне, поздравляю! — крикнул Садыр.
Та тоже ничего не ответила.
И толпы уже никакой нет. Куда-то исчезли нарядные, с косами, украшенными связками монет, женщины, разбежались девушки — подружки невесты, попрятались вездесущие мальчишки. Под навесом лежала неразделенная туша теленка, возле нее стоял с глубокомысленным видом старик Сатым. Рукава у него были засучены, руки перемазаны кровью.
Садыр, не дождавшись ответа, пожал плечами и перешел прямо к делу:
— Беке, у нас к вам поручение от сельсовета. Мы должны поговорить с Дильде с глазу на глаз. Надо выяснить, Беке. Если молодые женятся по взаимному согласию, мы тоже не прочь попировать на свадьбе.
— У жениха спрашивай… — прорычал Бердике, встал и ушел в дом.
Его жена опять высунула голову из-за двери.
— Можете теперь разговаривать, сколько хотите! — прошипела она. — Ушла она, ушла! Шляетесь тут один за другим! Пусть ей счастья не будет, сбежала она… сбежала. Добились вы своего, чтоб вам провалиться!
Садыр разинул рот от изумления. Он ничего не мог понять. Да и я тоже. Опомнившись, мы кинулись к Чотуру.
Вот там во дворе была теперь толпа! И в этой толпе носилась как угорелая мать Дильде. Ох и причитала же она!
— Как мне людям в глаза смотреть! Сама отказалась от своего счастья, сама его растоптала. Сбежала, даже не переночевала.
Дильде, очевидно, была в доме. Старуха все порывалась войти, но сидевший на пороге Чотур не пускал ее и приговаривал:
— Голоси, голоси! Покричи еще! Да не забудь вернуть Бердике новое платье и шаль. Если тебе у них так понравилось, сама там ночуй, а Дильде оставь в покое.
— Ой! — стонала старуха. — Она твоя дочь? Ты ее рожал?
— Покричи, покричи. Дильде больше не дочь тебе.
Чотур был очень доволен, и спокойствие вернулось к нему.
12
Бугор был крутой, — у пегашки раздувались ноздри, шея блестела от пота. А впереди еще долгий и трудный путь до Таш-Кургана. Зимой пегому приходится худо, он получает в день три пиалки ячменя и охапку сухих кукурузных стеблей. Выбор небольшой, что и говорить! Конь худел день ото дня.
Зима стояла снежная. Даже ретивым аргамакам тяжело было одолевать дорогу, а таким, как мой пегашка, и подавно.
Мне то и дело приходилось его подгонять, хоть он и сам старался изо всех сил. По обеим сторонам дороги тянулись ровные, сверкающие снежными искрами белые поля. Спустился легкий туман, лениво падал редкий снежок.
Вы спросите, какая сила гнала меня зимой по такой тяжелой дороге? Работа гнала, и работа не слишком интересная.
После окончания пахоты я перешел в бригаду, которая вывозила в поле удобрения. Но выпал снег, и работа кончилась. Я получил на трудодни зерно и деньги, и это было очень здорово. Не потому, что я гонюсь за деньгами и тому подобное, — потому, что мне теперь легко было смотреть людям в глаза, я работал вместе с ними.
Отец после нашей с ним последней ссоры перестал командовать мной. Не кричал, говорил спокойно. Я, так сказать, получил самостоятельность и очень этим гордился. Еще бы. Ведь до сих пор я жил, не задумываясь над своими поступками, шел за другими, как верблюжонок на поводу. Теперь я сам за себя отвечаю, иду своей дорогой.
Как-то вечером отец позвал меня. «Асыл, работы в колхозе до весны не будет. Что же тебе без дела ходить полгода? Можно на это время куда-нибудь устроиться. Вот в «Заготживсырье», говорят, есть место. Не попробуешь ли? Конь у тебя свой, шуба есть. Подумай, сынок. Как хочешь, конечно…»
«Как хочешь»… Я так обрадовался, что отец предоставляет мне самому решать свою судьбу! Захотелось обнять отца, приласкаться к нему, как в детстве. Этого я не сделал, но с предложением сразу согласился.
На другой же день с утра поехал в заготовительную контору. Застал такую картину: прежний заготовитель, одноногий старик, кашляя и задыхаясь, упрашивал руководство уволить его. «Не могу я ездить зимой на коне целыми днями. Поясница болит, худо мне! Мало ли стариков покрепче меня, найдете замену…» Моему появлению обрадовались до крайности и поспешили оформить меня приказом. На этом месте, оказывается, до меня не работал ни один человек моложе шестидесяти лет. Назначили меня ответственным за заготовки по нашему колхозу. В первый же день работы отец вручил мне свою знаменитую сумку. С тех пор прошло почти три месяца. Много я чего повидал и узнал, разъезжая с куржунами, набитыми голенищами, головками, подметками. Встречали меня чаще всего без всякого энтузиазма. «Не морочь ты мне голову, Чангылов, стану я терять дорогое время ради пары подметок!» — не раз слышал я. Кое-кто из стариков пытался мне помочь: «Кожевник приехал, сдайте вы ему необработанные шкуры. Взамен-то получите кожу, обработанную на заводе. Что артачитесь, дело полезное. Все равно шкуры валяются у вас где попало, гноите их да мышам стравливаете». Народ после этих уговоров начинал шевелиться, дело кое-как шло. Все было бы ничего, но не нравилось мне прозвище «кожевник». Ребята-сверстники меня иначе теперь не называли, дразнились. Отец уговаривал: «Не обращай на них внимания». Но мне все равно было обидно. Впрочем, дни шли за днями, я работал, и ничего необыкновенного со мной не происходило…