Таш-Курган — хорошая зимовка для скота. На каменистых покатых склонах снег не задерживается; морозов здесь больших не бывает. Скот можно пасти всю зиму.
Пегашка, завидев зимовье, сам прибавил шагу. В нос мне ударил резкий запах горящего кизяка. В кошаре тоненько блеяли новорожденные ягнята, им отвечали матери-овцы. Серый пес с обрезанными ушами кинулся прямо под ноги пегашке и лаял с таким ожесточением, точно собирался втащить меня с коня и съесть.
Мамбет сбрасывал сено с крыши сарая, его помощник с женой делили сено на пучки и задавали овцам. Овцы, лохматые, с обвисшей кожей, теснились поближе одна к другой — грелись.
— Тентер, пошел! — прикрикнул Мамбет на собаку.
Я спешился, захватил куржун, сумку и вошел в дом. Жена Мамбета возилась у печки, его сынишка Токтор столярничал. Делал он это солидно, старательно. Я прилег, облокотился на куржун. «Шыр-шыр»… — вгрызлась в доску пила. Я под эти звуки чуть не заснул, во всяком случае — задремал. Чтобы расшевелить себя, заговорил с Токтором.
— Токтор, ты хорошо учишься?
— Что вы говорите? — спросил он, не расслышав.
— Учишься ты хорошо?
— Ага, — ответил мальчуган и снова наклонился над доской.
— Ты что мастеришь, Токтор?!
— Стол хочу сделать, — негромко и даже как-то таинственно сообщил Токтор. Он собирался еще что-то сказать, но тут вошел Мамбет.
Чабан тяжело топал по полу огромными, набрякшими от воды чокоями. Подметки Мамбет сделал из старых автомобильных покрышек. Как он только ноги таскает — каждая подметка килограмма в два весом! Под стать обуви у чабана и одежда — лохматая черная шапка и неуклюжий чапан. Не раздеваясь и не разуваясь, Мамбет уселся на кошму.
— Токтор, сынок, хватит работать. Обедать пора, — сказала Марджан-эне и расстелила перед нами скатерть. — Старый, подбери-ка ноги, пусть Асыл сядет поближе.
— Ничего, ничего, я и отсюда достану, — успокоил я хозяйку и сел, поджав под себя ноги крест-накрест.
Марджан-эне подала большую деревянную чашку с похлебкой. Ложка была одна на троих, и мы хлебали по очереди. Мамбет разломил лепешку и покрошил ее в чашку. Ели долго и с удовольствием. Наконец Мамбет-аке откинулся и сдвинул шапку на затылок. Мне показалось, что ото лба у него пар идет — так он разогрелся, раскраснелся за едой.
— Ну, как поживает Чангыл-аке? — спросил Мамбет.
— Спасибо, ничего.
Тут в разговор вмешался Токтор. Очень уж он гордился своим столярным уменьем и своими планами.
— Отец, я хочу сделать низенький стол, вот такой, — показал он рукой, — круглый. Застелем скатертью, будем на нем обедать, потом в угол убирать. Я и табуретку сделаю. Гляди, — он вытащил откуда-то маленькую табуретку. — Ты попробуй, посиди на ней, пап.
Мамбет-аке недоуменно повертел табуретку в руках.
— Знаешь, сынок, ты лучше сам сиди на ней. Я к этому не привык…
Токтор не отставал:
— Да ты попробуй только, не упадешь, честное слово!
Мамбет осторожно сел на табуретку.
— Ого! Сидишь будто верхом! — сказал он. — Непривычно нам.
Он снова опустился на кошму и продолжал разглядывать табуретку.
— Молодец, сынок! Сам, значит, сделал?
Марджан-эне рассмеялась.
— Кто же за него сделает, я, что ли? Да ты что, не видел вчера, как он тут ее мастерил? Вот бестолковый…
Токтор, обрадованный вниманием взрослых, принялся рассказывать о том, чему их учат в школе на уроках труда. Только через час приступил я к своему делу. Мамбет отдал мне несколько шкурок ягнят, но ничего не хотел брать взамен: шкурки у него, мол, все равно зря лежат, а хром и тонкие кожаные подметки ему ни к чему — долго не выдержат по камням да по колючкам. В конце концов Токтор упросил отца взять пару голенищ.