— А! — отмахнулся отец. — Когда никого дома нет, свинья себя чувствует хозяином. Бердике пролез в партию в сорок четвертом, когда все были на фронте. Его в армию не взяли, туг на ухо. А на что партии такие, как этот Бердике. Мне много раз приходилось иметь с ним дело, он никогда с советскими законами не считался!
Сказано хорошо, конечно, но я все-таки напомнил отцу:
— Отец, а не вы ли сами, когда Бердике работал в сельсовете, угощали его мясом нашего единственного козленка?
Отец насупился.
— Ты еще молокосос… Недостатки людей раскрываются нелегко, а если и раскрываются, то не всегда о них надо говорить. А начальников критиковать можно тогда, когда их снимают с работы. Ничего не поделаешь…
Не знаю. Наверное, если бы это было так, начальников вообще не снимали бы с работы. А Бердике… Мне его ничуть не жаль, я радуюсь. Нового секретаря райкома я еще ни разу не видел, но мне кажется, что он сильный человек, уверенный, с железной волей и светлым умом. Интересно, как он выглядит? Говорят, что внешность у него самая обыкновенная, ничего особенного.
14
У Базыла я не был с того самого, дня, когда у них с Мыкты произошла ссора. Мне было неловко, думалось, что Базыл сердится и на меня, поэтому и старался даже не показываться возле его дома. Но как-то раз, возвращаясь из своих поездок, до смерти усталый, я случайно свернул в проулок, где жил Базыл.
Он увидел меня и сразу окликнул:
— Асыл, заверни к нам…
Вот так история! Базыл, сдвинув на затылок свой малахай, выжидательно смотрел на меня. Ничего не оставалось другого, — я повернул коня к их двору.
Поздоровался. Базыл, едва ответив, сказал:
— Заходи, уке, поужинаешь с нами.
— Базыке, в другой раз. Поздно уже, я спешу.
— Ладно, ладно, не отговаривайся. Не в Наманган на базар едешь, а домой. Слезай-ка. Посидим, потолкуем.
Жена Базыла расстелила на полу голубое одеяло и ждала нас. Я сел. Ребятишки Базыла забились в угол и поглядывали на меня с нетерпеливым любопытством.
— Эй, негодник! — окликнул Базыл старшего мальчугана. — Ты что же не здороваешься с дядей?
Но первым осмелился младший братишка:
— Салям, дядя!
— Салям, салям, Тынчтык, — ответил я и вдруг почувствовал себя легко и просто. — Ну что, ты уже стал настоящим джигитом?
— Ага, — ответил Тынчтык, улыбаясь с достоинством.
Базыл засмеялся.
— Мой раис показал себя молодцом! Это я его так прозвал — раис. Из него выйдет прок, он бойчее старшего, А тот в мать пошел. Верно, сынок?!
— Аилча-то? — переспросил младший, гордо поглядывая на смутившегося брата. — Он плачет, как девчонка!
Мать прикрикнула на него:
— Замолчи, Тынчтык! Вы с отцом, известно, лучше всех!
Базыл притянул к себе сынишку:
— А как же! Ах ты, радость ты моя! Ну, иди играй, сынок.
Базыл начал расспрашивать меня о делах:
— Ты уж, говорят, кожевником заделался? Ничего, это неплохо, как-никак работаешь.
Я молча кивнул.
— Ну и как, много кожи? Давай сапоги сошью. Скоро у меня будут колодки.
— Брось ты о колодках твердить, — сказала жена Базыла. — До самой старости, что ли, будешь о них толковать?
— Это ты брось! — заспорил с ней Базыл. — Садыр привезет мне из Таш-Кумыра. Некогда ему все…
В это время «раис» вытащил откуда-то балалайку и принялся бренчать на ней. Базыл взял у сына балалайку и, нахмурившись, несколько раз провел рукой по грифу. Попробовал перебирать струны. Вздохнув, отложил не полюбившийся, видно, инструмент.
— Это Садыр мне купил… Но у меня не ладится, непривычно. Только ногти поломал. Это не комуз… Я, понимаешь, начал было сам мастерить комуз, — он показал на кусок дерева, лежавший возле печки. — Скоро сделаю.
— И в три года не сделаешь, — недовольно сказала жена. — Зря срубили абрикос.
Оказывается, Базыл очень тосковал, потеряв свой комуз. Однажды вечером жена его, вернувшись с работы, увидела, что единственное абрикосовое дерево в их садике срублено. Базыл вырезал несколько подходящих кусков древесины, положил их сушить. Потом принялся делать комуз, но у него ничего не получилось, как он ни старался. Теперь остался только один кусок дерева, и Базыл, видно, боялся приниматься за него.
— Жалко абрикос, — продолжала джене. — Каждый год собирали, сушили курагу.
Базыл отвернулся, взял заготовку, постучал по ней пальцем.
— Ничего… — вздохнул он. — Этот хорошо просох, комуз должен получиться.
Вошел Садыр. Он сегодня почему-то не такой, как всегда, лицо сияет, точно у мальчишки, который ждет подарка за радостную весть. Базыл, не поднимая головы, все еще разглядывал обрубок. Садыр посмотрел на него и вдруг вытащил из-за пазухи комуз — новенький, яркий, веселый.